Боже мой, она на мельнице или в доме? Она не могла вспомнить, как добралась до постели, помнила лишь, что с какого-то времени уже не пригубляла вино, а пила большими глотками.
Она поглубже забралась под одеяло и подоткнула его под спину, чтобы преградить путь холодному ночному воздуху, но это мало помогло. Ее трясло, как на вибромассажере, а тут еще и зубы начали лязгать друг о друга.
Как долго они сидели в кухне? И о чем говорили? Проклятье, она не могла ничего вспомнить! Ни одной, даже самой маленькой подробности. В памяти была глубокая черная дыра. Просто зверская пустота. Кто отвел ее в постель? Наверное, Энрико. Он, похоже, нес ее на руках, а она спала так крепко, что ничего не заметила. Такого с ней еще не было. Обо всех ночах и вечерах она помнила. Пусть смутно, но помнила.
Она попыталась подавить страх. Ей вдруг показалось совершенно абсурдным, что она находится здесь, в этой богом проклятой долине с ее стенами, и лестницами, и ущельями… и спит в каком-то доме, о котором она мало знала. И где-то здесь был мужчина, которого она совсем не знала. Где-то здесь…
Ее мысли смешались. Придется подождать, пока станет светло. До тех пор сориентироваться невозможно. Она лежала на матраце в каком-то помещении. Это было не самое худшее. Может, фантазия опять сыграла с ней злую шутку в этой непроницаемой темноте, которая окружала ее со всех сторон, словно душное мольтоновое одеяло, не пропускающее ни капли света и воздуха.
«Завтра, — подумала она. — Завтра все будет хорошо. Завтра все выяснится. Завтра я все пойму».
И она снова уснула и не чувствовала больше ничего. Дрожь утихла, и тело ее отяжелело.
Гамбург, 2004 год
Эдуард Гартманн хрипел. Глаза его были закрыты, он неподвижно лежал на спине, но не спал. Карла как раз сменила ему памперсы, помыла задницу, убрала загаженную простыню и вынесла вонючий пакет с мусором на улицу. Сейчас в спальне приятно пахло свежестью и чистотой. Жалюзи на окнах и на двери балкона были опущены, а люстра еще из пятидесятых годов, висевшая под потолком посреди комнаты, испускала холодный, молочно-белый свет. Карла подняла жалюзи и приоткрыла окно. Потом включила настольную лампу на тумбочке возле отца и выключила люстру.
— Ты не могла бы подождать? — скрипучим голосом сказал отец, не открывая глаз. — Хочешь загнать меня в могилу? Иначе зачем ты распахиваешь окно настежь? Чтобы я, ко всему прочему, подхватил еще и воспаление легких?
Не возражая, Карла встала и закрыла окно.
— Чуть-чуть свежего воздуха пошло бы тебе на пользу.
Отец открыл глаза и прищурился: