— Вот оказия-то! — сказал я, недоумевая.
— Да чего, барин, не оказия! Такую диковину только и довелось видеть раз за всю жисть.
— Что ж, вы поймали, поди-ка, обоих?
— Ну вот постой, да и слушай! — сказал старик, одушевляясь, слез с ленивки и стал картинно, движениями, изображать свои действия. — Пока мы подплывали, да толковали, время-то прошло, вестимо, немало; глядим, птица уходилась, да и рыбина-то притомилась. Один опустил совсем крылья и рот разинул, словно пропасть хочет, а другая тоже распустилась и жабрами, адоли мехами, поводит… Вот мы, значит, закрючили обоих веревками, да и поперли к берегу. Тут мы и разглядели, что рыбина-то никто другой, как осетр, — вот экой длины! Матерящий!!
Старик развел руками аршина на два.
— Что ж, вы причалили их к берегу или нет? — спросил я, думая, что старик уже окончил свой рассказ.
— Причалить-то мы, барин, причалили, да и сами повоевали немало. Вишь, лодки-то у нас махоньки, а рыбина-то, пока вели, отдохнула, ну и давай отбиваться да подергивать вглубь; и птица-то, значит, оклемалась, да стала воиста, того и гляди хлобыснет крылом и вывернет… А вот-таки притащили мы их на мель, дак сами силу забрали и выперли на берег!
— Ну и что же?
— А уж тут наша воля, с берега-то не уйдет.
— Как не уйдет, дедушка? Ведь орел мог улететь?
— Куда он улетит, коли оторваться не может? Он, брат, так засадил в рыбину когтищи, что мы едва вырезали.
И старик, растопырив и согнув свои могучие пальцы, наглядно показал, как был вцеплен орел.
— Ну, дедушка! Эта штука интересная, но я вот чего не понимаю: как мог орел поймать осетра в воде?
— Вот то-то и есть, что не в воде, а надо располагать, примером скажу так, что верно рыбина плавилась поверху, как у осетров и бывает зачастую. Ну вот, поди-ка, орел-то углядел его сверху, да и торнул, как пуля, на рыбину, а там и пошла война, значит, не под силу обоим.
Старик замолчал. Я все еще сидел и раздумывал про слышанное; но вот он, усевшись опять на ленивку, как будто обиделся моему недоверию и тихо сказал.
— Чего, барин… Вижу, что ты быдто сумлеваешься в моем сказе? Так вот, поедешь отсюда к старой протоке, она же по дороге тебе будет, верст пять или шесть отсюда, не боле, ну и заверни к рыбаку, значит, к эвтому самому Ефимычу, он и теперь живой, да и помоложе меня будет, вот он и обскажет тебе всю правду. А мы с ним и рыбину-то вместе на базар возили, да и продали отцу благочинному.
— Полно тебе, дедушка, обижаться! Я ведь не то, что не верю тебе, Боже помилуй! А просто соображаю и хочу запомнить такую диковину, может, когда-нибудь и напишу об этом.