— Вот оно что, — протянул старик. — Ну, значит, так и пиши, как я тебе обсказал, штука занятная!.. А вот что со мной было не так давно, только не знаю, уж сказывать ли? Поди-ка, барин, и спать тебе пора?
— Нет, нет, дедушка! Рассказывай хоть до утра и не думай того, чтоб я уснул при такой редкой беседе.
— Ну то-то же… А то ложись со Христом, да и спи крепче, отдохни; а коли нужно, дак я разбужу хоть на солновосходе, и чайник поставлю, али вон старуха верещагу спроворит, пряжеников напекет.
— Нет, дедушка, еще успею, высплюсь, а ты вот расскажи, пожалуйста.
— Изволь, барин, изволь, эта штука хоть и не особенно лестна, дак тоже, поди-ка, редко случается… Вишь ты, поехал я раз на плесо, поудить на живот. Дай, мол, попробую от нечего делать. А был праздник и быдто грех робить по промыслу. Вот я запустил две здоровых лесы, да и посиживаю на яме в старой большой протоке, а там тихо и лодку, почитай, не сносит… А был-то я босиком, потому что жары стояли ужасные. Вот сижу, да и слышу, что что-то студит одну ногу. Я, значит, отодвину ее маленько, да и сижу опять, караулю. Тут снова слышу, что студит. Думаю, что за диво такое? Неужели, мол, потекла лодка и попала вода? Да нет, быть не может, лодка как блюдце, ни единой щелки на ней нет… Ну, мне и невдомек поглядеть под ноги, а значит, перевожу это только в мыслях. Вот и опять слышу — студит да и только, да так раз до пяти. Что, мол, за оказия! Неужели где прошиб лодку? Таково жаль стало посудину. Одумал это, да и взглянул под ноги, взглянул, да и обмер со страху! Вон и лесы из рук полетели!.. Смотрю, а у ноги-то большущая змея кольцом свернулась, да все и жмется к ноге-то, словно прозябла, проклятая… Я, значит, как заревел лихоматом, да соскочил с места посередь лодки и поймал в руки весло, да и хотел им убить эту погань, но второпях-то не угодил и так треснул в лодку, что надколол весло. А она, паршивая, повиляла головой, выставила жало да как зашипит!.. А потом стала в комок собираться, словно прыгнуть хочет. Вот я испугался пуще старого, подхватил ее как-то ловко веслом снизу, да и выбросил в воду. Ну, думаю, слава тебе, Господи!.. А она, братец ты мой, вынырнула из воды-то, да и лезет таково бойко через набоину в лодку. Я, значит, не обробел (успел), да тем же веслом и выбросил ее снова, а она, язва эдакая, оборотилась, словно вьюн, на воде-то, да и опять ко мне!.. Вот я, значит, осердился, да как хряпнул ее концом по шее! Тут и завертелась, подлая, и пропала, гнусина проклятая…
Я обрадовался, выбросил ее уж руками, да и гляжу — что за диво! Вода хлынула в лодку. Ну, думаю, вот еще беда вяжется другая; скорей к берегу, к берегу, а вода так и хлещет! Я, значит, расколол лодку-то, как свистнул ее со всего маха! Ну, барин… едва-едва не уходился я в ту пору и только кое-как добрался до берега, а как вышел на землю, дак веришь ли, руки, ноги трясутся, в горле все пересохло, индо сердце захватывает!.. Никогда еще в жисть свою я так не пужался, как тогды… Будь она проклята, гнусина непутная!..