Инспектору вдруг ужасно захотелось курить. В офисе это было строжайше запрещено — слишком тонкая электроника не выносила табачного дыма. Проклятье! Скорее на свежий воздух, пусть под дождь, но только затянуться теплым дымом и забыть слегка кислый синтетический запах офиса. За три месяца он так и не смог привыкнуть к нему. И к напичканным электроникой помещениям, и к молодым людям в серых костюмах, вежливым, но крайне неразговорчивым.
Торранс никогда не думал, что будет так тосковать по своему прокуренному кабинету с обшарпанной мебелью, по шуму, суете и бесконечным телефонным звонкам. Но приказ есть приказ — и он, старый служака, бестолковый анахронизм, толком не умеющий обращаться с обычным компьютером, неуклюжий и неловкий, вынужден маяться в непривычной обстановке. И пытаться вопреки всему разыскать того, кто убивает людей всегда одним и тем же способом.
Инспектор поморщился, пожал плечами и, шаркая подошвами, поплелся к выходу. Ланц проводил его задумчивым взглядом.
* * *
У меня болит шея.
У меня очень болит шея.
Я хочу прикоснуться к ней, но рука путается в чем-то невесомом. Мне страшно. Я не помню, как и где я уснул. Так бывало в детстве, когда, устав от игр, я падал в странные сновидения, а потом в ужасе открывал глаза, не понимая, где я и что со мной. И лишь спустя пару минут начинал соображать, что задремал на траве у реки, а гнавшееся за мной чудовище было привидившимся кошмаром.
Это сон, это только сон. А шея болит оттого, что я лежал в неудобной позе.
Я открываю глаза. Белый, бесформенный мир, наполненный молочным светом и не имеющий границ. Первая мысль: это вечерний туман поднялся от реки, и я потерялся в нем. Вторая… Второй мысли не было. Мне снова становится страшно, и я зажмуриваю глаза.
Спокойно!
Меня зовут Уильям Бирс. Мне двадцать пять лет. Сегодня двадцать второе сентября. Или уже двадцать третье? Неважно. Я помню, кто я, и это сейчас — самое главное. Господи, ну почему так болит шея?!
Нужно успокоиться.
Не открывая глаз, я осторожно провожу рукой вдоль собственного тела и обнаруживаю, что лежу совершенно голый. Этого ещё не хватало! Забыв о страхе, я рывком сажусь на своем ложе, чувствуя, как что-то скользит по коже, словно с меня спадает невесомая шелуха. Веки распахиваются сами собой. Чушь! Это всего лишь тонкая простыня. И никакого тумана — я в комнате, в самой обычной комнате: голубоватые стены, белый потолок, круглые кляксы светильников. Типичная больница. Черт, неужели я попал в аварию? Но почему я вполне свободно двигаюсь? Только шея… От прикосновения боль усиливается, но все же терпеть можно.