— Это? Что «это»?
— Игра, профессор. Безумная, опасная и прекрасная игра, которая только и делает жизнь настоящей для такого человека, как вы. Хорошо, хорошо, может быть, вам и нравится замкнутый мир университетской аудитории, или, может быть, вы только пытаетесь убедить себя в этом. Но при первой же возможности вдохнуть запах пороховой гари…
— Позвольте мне просто передохнуть, — прервал ее Девлин.
— А самое худшее, — продолжала она, не обращая внимания на только что прозвучавшую просьбу, — это то, что вы хотите иметь и то и другое одновременно. С одной стороны — славно побабахать из пистолета, а с другой — устроить миленькую и чистенькую революцию, в которой не убивают невинных.
Она сидела, как-то совершенно по-особому скрестив руки, будто ухватившись за саму себя.
— Ну что, ничего не забыли? — спросил Девлин.
Она криво усмехнулась.
— Иногда я сама себя так завожу, пока пружина не лопнет.
— И тогда на слушателей обрушиваются все эти фрейдистские штучки, — добавил он. — За водкой и клубникой на даче Масловского это производит неизгладимое впечатление.
Лицо ее приняло строгое выражение.
— Я не позволю вам насмехаться над ним. Он всегда был очень добр ко мне и, в конце концов, он — единственный мой отец.
— Может быть, — согласился Девлин. — Но Масловский не всегда был им.
Татьяна гневно взглянула на него.
— Хорошо, профессор Девлин, может быть, пора рассказать, что же все-таки вы от меня хотите?
Он не упустил ничего, начав с йеменской истории Виктора Левина и Тони Виллерса и закончив убийством Левина и Билли Уайта в Килри. Потом довольно долго сидел молча.
— Левин говорил, что вы часто вспоминаете о Друморе и обстоятельствах смерти отца, — мягко вернулся к беседе Девлин.
— Да, время от времени тот кошмар вырывается вдруг из подсознания, но так, как будто это случилось не со мной. Я словно сверху вниз смотрю на маленькую девочку, склонившуюся под дождем над телом своего отца.
— А Майкл Келли, или Качулейн? О нем вы вспоминаете?
— Его я никогда не забуду, — произнесла она глухо. — У него было странное лицо, будто у юного великомученика. Но самой странной была его мягкость, его нежность ко мне.
Девлин взял ее за руку.
— Давайте немного пройдемся.
Когда они шли по парку, Девлин спросил:
— А Масловский когда-нибудь заговаривал с вами о тех событиях?
— Нет.
Девлин почувствовал, как ее рука напряглась.
— Спокойно, — произнес он тихо. — А теперь самый важный вопрос: вы никогда не пытались сами заговорить с ним?
— Нет, черт побери!
— Вам, конечно, этого тоже не особенно хотелось, — настаивал он. — Ведь это все равно что ткнуть палкой в осиное гнездо.