— Гарри! — воскликнул Девлин. — Вот кто делает лучший омлет в мире. Тебя мне послало само небо!
— Лестью от меня многого не добьешься. — Кассен налил себе виски. — Ну, как Париж?
— Париж? — удивленно спросил Девлин. — Ах, это была всего лишь шутка. По поручению университета я ездил на кинофестиваль в Корк. Переночевал там и вернулся обратно на машине голодный как волк.
— Ну, ладно, — сказал Кассен. — Ты накрываешь на стол, а я делаю омлет.
— Ты настоящий друг, Гарри.
Кассен остановился у двери.
— А ты сомневался, Лайам? В конце концов, мы ведь знаем друг друга много лет. — Он улыбнулся и исчез на кухне.
В надежде привести себя в порядок Таня принимала горячую ванну. В дверь постучала и вошла Рубенова с кофе.
— О, спасибо. — Татьяна протянула руку и взяла чашку с подноса.
Наташа подвинула к краю ванны табуретку и присела.
— Ты должна быть очень осторожна, сердечко мое. Понимаешь, Таня?
— Странно, — ответила она. — Так меня еще никогда не предупреждали.
Тут ей подумалось, что со дня того кошмара в Друморе, иногда мучившего ее по ночам, она всегда чувствовала себя защищенной. Масловские оказались хорошими родителями. Ей ни в чем не было отказа. В социалистическом обществе, возникшем под знаком ленинского лозунга «Вся власть народу», реальная власть на самом деле была привилегией немногих.
Советская Россия стала кастовым обществом, в котором значение человека определялось не его личными качествами, а занимаемой должностью, Таня была дочерью Ивана Владимировича Масловского, что подразумевало великолепную квартиру, спецшколу, внимательное отношение к ее таланту. На дачу семья ездила с шофером на «Чайке» по безлюдной государственной трассе. Деликатесы на их обеденном столе, так же, как и платья, которые она носила, покупались, естественно, в спецсекции ГУМа по определенным талонам.
На все это она не обращала внимания, так же, как и на процессы против диссидентов и на существование ГУЛАГа. И точно так же она старалась упрятать подальше в подсознание созданную когда-то Масловским чудовищную реальность Друмора, где она стояла на коленях перед простреленным телом родного отца.
— Тебе стало легче? — спросила Рубенова.
— Конечно. Подай, пожалуйста, полотенце. — Она завернулась в него и спросила:
— Ты хорошо рассмотрела зажигалку Туркина, когда я прикуривала?
— Не очень.
— Она из массивного золота. Фирменная, от Куртье. Как там у Оруэлла в «Звероферме»? «Все звери равны, но некоторые более равны, чем прочие».
— Прошу тебя, сердечко мое, — взмолилась Рубенова, — лучше бы тебе этого не говорить.