– Не оборачивайся, не реагируй, он быстро отстанет, – сказала Катя. – Их очень много в центре. Гораздо больше, чем на окраинах. Место хлебное, что ли?
Но Егор обернулся и коротко рыкнул:
– Исчезни, мразь.
Трифонова сжалась, в ужасе представляя, что сейчас начнется резня. А бомж замолчал и мгновенно свернул невесть куда.
– Прости, если испугал. Но им нельзя позволять наглеть, – сказал Егор.
– Слушай, он такой запуганный, – удивилась девушка. – Жалко.
– Себя пожалей. Почему ты должна слушать его мерзкое бормотание? Из человеколюбия? Через минуту эта опустившаяся скотина начала бы тебя оскорблять даже при мне, поверь. И то, что он запуганный, выяснилось только, когда ему дали отпор, правда?
– Он, наверное, решил, что ты его изобьешь, – не унялась Катя.
– Да знает он прекрасно, что никто в здравом уме до него руками не дотронется, – успокоил Егор. – А вот пристрелить можно.
Эта обычная ночная московская история и следа бы в Трифоновой не оставила. В конце концов, что Егору было делать? Действительно идти вперед с девушкой молча? Но тон парня был таким странным. Брезгливым? Жестоким? Тяжелым? Катя не могла разобраться, и это ее мучило. «Слово “мразь” было лишним, – решила она. – С другой стороны, без него могло бы не получиться избавиться от этого ужасного типа. Оно усилило эффект, всего лишь. Как мат. Но Егор не матерился, хотя мог бы». Найдя нечто хорошее в ситуации, она успокоилась. И о том, что для разговора им понадобились три в общем-то развязных и не во всем умных человека, которые с экранов компов несли что-то свое сотням тысяч и миллионам, подумала уже вяло. Ничего страшного, пока они совсем чужие, без помощи не обойтись. Вот только с Кириллом, Александриной, Мироном, Петером, Иваном все было иначе. Ни с кем из них не пришлось осторожно и натужно искать, о чем бы поговорить. Никакие заводилы из интернета не требовались. Илон Маск с Цукербергом отдыхали. С первых минут знакомства закручивалось и раскручивалось, сжималось и расправлялось, пульсировало и затихало что-то глубоко личное, свое собственное. И ведь не откровенничали истово, наоборот, многое не было произнесено до сих пор. Но главным были они сами, все остальные – великие, мудрейшие, знаменитые шли к ним довеском. Гордыня тут и не ночевала. Просто каждый остро чувствовал единственность и неповторимость своей жизни. Ни одна минута не вернется, если упустишь. Истратишь ее на повторение слов какого-то модного человека, чтобы выпендриться, она ему и будет принадлежать. Твоя минута станет его минутой. «Ты уровень не сравнивай, – посоветовала себе Трифонова. – Егор другой, и все. Имеет право на существование. А тебе не возбраняется бегать к нему на свидания. Если обсуждение чьих-то домыслов перейдет в хроническую стадию, можешь проститься. Странно, конечно. Только познакомились…»