Карина Иванцова сидела с открытым ртом и молчала. Катя Трифонова тихо спросила:
– Господи, сколько же времени это займет?
– Нет, ну, обожествлять меня не надо, – заскромничала Стомахина. – Лет десять минимум.
– Мне будет тридцать! – с отчаянием воскликнула Карина.
Александрина посмотрела на Катю, Катя на Александрину, и обе захохотали. Иванцова уставилась на них с диковатым выражением лица, потом слабо улыбнулась. Гуру отреагировала мгновенно:
– Рано тебе веселиться. Быстро показывай свои работы.
– Что? – не восприняла призыв начинающая художница.
– Не разочаровывай меня, – угрожающе процедила Стомахина. – Ты сейчас коробейник. Товар должен быть при тебе денно и нощно. Ну, я жду.
И вдруг Карина как сомнамбула поднялась со стула, вынула из платяного шкафа уже знакомую Кате синюю картонную папку и робко выложила перед Александриной. Та мельком взглянула на свои редкой красоты часы-браслет и рывком открыла вместилище драгоценностей Иванцовой. Сначала отложила две акварели – с облупленной советской беседкой и с новой хромированной остановкой под дождем. Потом еще три – какие-то пятна скручивались в спираль, были спиралью и снова раскручивались, становясь другими. Повернулась к Трифоновой:
– Ничего не хочешь выбрать? Ага, они подписаны, все нормально.
Катя вынула лист с двухэтажным старым домом, тающем в ливне. И обнаружила нечто новенькое – тот же дом, когда вода с неба валиться перестала. Он стоял, как осевший мартовский сугроб. И почему-то до зуда хотелось, чтобы этот каменный лед исчез совсем, открыл перспективу.
– Сколько? – Александрина явно заторопилась, еще раз посмотрев на часы.
– В смысле? – не поняла Карина.
– Сколько ты хочешь за эти семь акварелей? – неожиданная покупательница смотрела девочке в глаза.
– Не издевайтесь, – Иванцова опять шмыгнула своим большим курносым носом. – Вы из жалости.
– Я похожа на благодетельницу? – Александрина сунула под этот самый нос свои бриллианты. – Мне делать нечего, только скупать мазню каких-то соплюх? Копейки за халтуру никогда никому не заплатила и не заплачу. Назначай цену, минуту даю.
Трифонова смотрела на нее вопросительно, дескать, не перебарщиваешь?
– В городе стали часто ломаться терминалы. А моя старушка любит заглянуть в кофейню. Так я на всякий случай снимаю наличку заранее, – безмятежно объяснила Стомахина. И сурово воззрилась на опешившего автора: – Итак?
– По тысяче? – прошептала Карина.
– Идет.
Александрина вынула из сумки черный кожаный кошелек, из него – две пятитысячных купюры и положила перед впавшей в ступор Иванцовой. Улыбнулась подруге: