И ведь Семен еще раньше заговаривал о походе на юг, да и глава упоминал о нем как об альтернативе возвращению на Добрынинскую. Еще и Женька подлил масла в огонь.
«Воистину, чужая душа – потемки. Вы чего с никчемным пацаном сотворили? Научите. Я тоже так хочу, – проговорил Семен, когда, уже после встречи и оказания помощи освобожденным, ввалился в палатку. Станция в те часы больше напоминала лазарет. Он не то чтобы долго разговаривал с Володиным, однако хватило и нескольких фраз. Едва выйдя на станцию, с трудом переставлявший ноги бывший наркоман выпрямился и стал отдавать очень правильные и четкие приказы по устройству людей. Глава, спешно прибывший к северному туннелю, только посмотрел на него дико и удивленно, затем кивнул своим мыслям, отрядил кого-то под начало Женьке и строго-настрого запретил мешать. – Посмотришь на него, послушаешь, да и уверуешь в переселение душ».
«Ну а почему бы и нет? – проговорил тогда Кай, с трудом ворочая языком и открывая один глаз. Они, стоило дойти до палатки, сразу завалились на лежаки. Симонов ощущал себя амебой. В теле поселилась такая слабость, что даже думать о движении не хотелось. – Вообще-то, есть поверье, будто души не переселяются, а возрождаются: в новом теле и с новой памятью – опыт накапливают. А аккурат после смерти припоминают все свои воплощения. Это… как с компьютерными играми, если помнишь».
Семен на это лишь фыркнул.
«Только без сохранения в определенной точке и с одной-единственной жизнью в запасе», – прибавил он.
«Вроде того, – подтвердил Кай. – Впрочем, если взять в расчет постоянные грабли и спиралеобразное развитие как жизни отдельно взятого человека, так и глобального исторического процесса, с этим можно и поспорить. Жизнь очень часто выкидывает подозрительно знакомые коленца, которые уже случались с кем-либо когда-либо, я уж про одни и те же преследующие нас неудачи не говорю: пока не сообразишь и не преодолеешь, не перейдешь, так сказать, на новый уровень, так и будешь прошибать лбом стену в шаге от распахнутой настежь двери».
«Сдается мне, ты уже заговариваешься», – заметил Семен.
«Устал, – согласился Кай. – Я в таком состоянии – та еще находка для шпиона: треплюсь да треплюсь. Правда, все больше на философские темы. Не уверен, будто они кому-либо надобны, да и тебе – навряд ли».
«Нет, отчего же? Определенно, в них что-то есть, – возразил Семен. – Только перемену, случившуюся внезапно с оболтусом и разгильдяем Женькой, твоя теория не объясняет».
«Ошибаешься, – вздохнул Кай. – Как раз наоборот. Душа ведь одна и та же, в каком бы теле ни родилась: со своими мотивациями, устремлениями, желаниями, интересами и всем накопленным за прежние воплощения опытом. Никогда не размышлял над тем, кем стал бы, если бы, например, родился в семье профессора математики? А если бандита? Или… барда, который пением и игрой на флейте зарабатывает на пропитание? Вся-то разница: память частично блокирована и разве лишь во снах пробивается. Однако оно и понятно: о каком обучении, устремлении, испытании себя на прочность может идти речь, если все уже было испытано не единожды, и даже не дважды, а сотни, если не тысячи раз? Люди – существа ленивые, пусть и любопытные. А вот если прошлые жизни забыл, начинать заново интересно».