В следующее мгновение в сиянии поразительно яркого белого света на станцию Нагатинская ворвался восхитительный, волшебный, невероятно красивый метропоезд: серебристый, с широкой синей и узкими голубыми полосками на боку.
– Как… – прошептал Влад. – Господи, как?!
В бога Симонов не верил; в черта – тоже. Эти понятия-обращения просто сами вскакивали на язык в соответствующих ситуациях. Кажется, у заместителя начальника станции Фрунзенская, Василия Петровича, имелась куча слов-паразитов, которые Влад и подхватил по младости лет и теперь никак не мог от них избавиться. Какие бог и черт, право слово? Он и сектантов-то не понимал с их мерзостно выглядящими культами и битьем головой об пол. Это ж надо настолько не иметь гордости, низводить себя до «рабов божиих». Парень уже не помнил, у кого подцепил фразу «мой бог меня рабом не считает», однако не стеснялся произносить ее, когда сталкивался с пропагандистами (правда, они предпочитали называть себя проповедниками), появляющимися на станциях серой линии.
Верил ли Влад вообще? Пожалуй, да. Ведь не могло же после смерти ничего не существовать? Подобное, в конце концов, нелогично. Какой смысл в жизни, если за гранью ее уже ничего не будет? Душа точно была – именно она блуждала в мирах, навеянных снами, и болела, если его обижали. А вот все остальное парень считал неважным. Жить с осознанием того, что некто постоянно подглядывает за тобой, подслушивает и подступает с некими критериями, по которым судит о праведности или неправедности жизненного пути? Идите к черту! Симонову и Винта с его нравоучениями и указаниями, как нужно поступать и существовать правильно, хватало до зубовного скрежета.
– Внимание, поезд проследует без остановки, граждане пассажиры, просьба отойти от края платформы, – продребезжал все тот же противный женский голос.
Вагоны понеслись мимо. Влад пытался рассмотреть сквозь яркие чистые окошки хоть что-нибудь, но не преуспел в этом. Он видел, но не осознавал; выхватывал глазами то одну, то другую деталь, но те не застревали в памяти, тотчас исчезали, забывались, оставляя только сожаление и печаль.
Зря он вспомнил о сталкере. Винт тотчас появился в непосредственной близости, постоял, провожая взглядом вагоны, повздыхал и заметил:
– Напрасно ты так со мной, Владик. Я ведь добра тебе хочу. А теперь ты свинью жрать станешь, а свинья непростая…
Гаденько как-то прозвучал его голос. За Винтом никогда не водилось привычки растягивать слова на гласных. Она, скорее, была присуща Алексею. Отчего-то тот считал, будто таким образом подчеркивает свою важность и неописуемо высокое положение на станции. Он не сомневался: очень скоро его позовут в администрацию, а потом и главой назначат, когда «старик» отойдет от дел.