«Как и советский НКВД, — замечает автор “Кровавых земель”, — немецкая полиция осуществляла организованные поквартальные облавы в 1937 и 1938 гг., стремясь выполнить план по определённым группам населения. В своём страстном желании доказать лояльность и впечатлить руководителей она тоже часто перевыполняла такие планы».
«Как коллективизация», «как советский НКВД» — Снайдер занудно твердит такие сравнения, явно пытаясь представить два этих феномена одинаковыми по существу. Он будто хочет сказать, что, раз кит имеет плавники и живёт в воде, то едва ли читателя можно осудить за уверенность в том, что кит — рыба.
Как заметил историк Томас Кюне, Снайдер без стеснения пишет в русле традиции «жизнь замечательных людей». В его подаче Гитлер и Сталин представляются колоссами, которые никогда не приходят в замешательство, не ошибаются и всегда точно знают, что делают. Так, Гитлер «намеревался использовать Советский Союз для решения своей британской проблемы», он «знал» об экономическом значении Украины и т. д., в то время как Сталин «умышленно» устраивал голод на Украине, «решил убить миллионы людей» и участвовал в «хорошо продуманном массовом убийстве».
Конечно, Снайдер допускает, что Сталин мог ошибиться в своём доверии обещаниям Гитлера о мире в 1941 г. Но всё-таки он изображается тактическим гением. Как пишет Снайдер, Сталин воспользовался «государственным насилием в нацистской Германии» для того, чтобы поднять престиж Советского Союза; усиление фашизма он использовал для отвлечения внимания от собственных преступлений, а в августе 1939 г. искусно применил новый пакт о ненападении с Германией для того, чтобы сдержать продвижение Японии на Дальнем Востоке.
Снайдер, раздувая образ двух супертиранов, недооценивает общественные силы, стоявшие за ними, и оправдывает других политических деятелей. Если ответственны только Гитлер и Сталин, то остальные — нет; насилие представляется не как нечто, возникшее на самой территории, но как привнесённое извне. «В Восточной Европе, — пишет Снайдер, — сложно найти примеры политического коллаборационизма с немцами, не вызванного последствиями советского правления». Другими словами, если поляки, прибалты и украинцы сразу же после немецкого вторжения оказались вовлечены в еврейские погромы, вина лежит не на них, а на коммунистах.
Однако любой, кто хотя бы отдалённо знаком с историей Восточной Европы, знает о богатой истории антисемитизма в этом регионе. Снайдер симпатизирует «главному сопернику» Юзефа Пилсудского, польскому националисту Роману Дмовскому, отстоявшему независимость Польши на послевоенном Версальском конгрессе, — но при этом забывает упомянуть о его лютом антисемитизме и отметить время его возникновения. «Если бы всё общество поддалось [еврейскому] влиянию, мы бы попросту утратили способность к общественной жизни», — писал Дмовский в 1913 г.: это явное свидетельство того, что польский антисемитизм не следовал по пятам за большевистской революцией четырьмя годами позднее.