Тихо в лесу, приятно пахнет сосновыми иглами и свежей травой. Где-то в вершинах деревьев чирикает какая-то пичужка, и кажется, что нет никакой войны, и что три недели назад в шестистах километрах к востоку отсюда не сходились в ожесточенной кровавой схватке за право построения своей тысячелетней империи две сильнейшие армии мира. Пятная голубизну неба черным дымом, падали горящие самолеты, пылали подбитые танки, с ржавым скрежетом выбрасывали из себя реактивные снаряды установки «Град» и «Ураган», и сгорали заживо в ярости их огня изготовившиеся к вторжению солдаты, одетые в фельдграу. Насмерть стояли защитники советских рубежей, и как о несокрушимый утес разбивались об их позиции полки и дивизии вермахта.
Сам Горбатов всего этого не видел, находясь в то время, как говорят военные, «в запасном районе». Все, что он знал – это лишь скупые сводки Совинформбюро и куда более подробные телерепортажи военных корреспондентов потомков. Правда, на третий день войны кто-то наверху получил по шапке, начальство спохватилось, забегало, и каждый вечер для командного состава Особых армий, включая комдивов, начали проводить ежедневные брифинги (еще одно иностранное слово) с разбором боевых действий. Но и это продолжалось недолго. На шестой день войны поступил приказ выдвигаться на исходные рубежи.
А уже на девятый день войны 2-я Ударная армия генерала Горбатова в составе двух механизированных и одного мотострелкового корпусов с вершины Белостокского выступа стальным клином врезалась в мягкое подбрюшье группы армий «Центр». Фронт был прорван, и лавина танков и боевой техники рванула к Варшаве, разваливая главную немецкую группировку на две части. Именно ради этого дня он и его солдаты шесть месяцев не щадя себя тренировались, осваивая технику и тактику будущего в условиях, приближенных к боевым.
Ради этого дня одиннадцать месяцев назад его извлекли из Колымского лагеря вместе с двумя десятками заключенных, посадили на гидроплан и отправили в Комсомольск-на-Амуре. Там от группы отделили и куда-то увезли штатских[13], а команду над военнослужащими приняли странные люди, старшим у которых был рано поседевший моложавый армейский полковник со шрамом через все лицо. Тот день, 25 августа 1940-го, Горбатов до конца своей жизни запомнит, весь, до последней секунды. То, что его забрали из лагеря, могло и не принести радости. Или режим могли сменить, или вообще дело пересмотреть, и здрасте вам – ВМСЗ (высшая мера социальной защиты).
Но произошло такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Лишь только гулаговский конвой покинул помещение, полковник положил перед каждым из двенадцати командиров в звании от комбрига до майора по справке о пересмотре их дел и прекращении по причине отсутствия состава преступления, а также по одному экземпляру расписки о неразглашении секретных сведений, представляющих государственную тайну СССР. Чисто машинально Горбатов вписал в пустое поле свои данные: фамилию, имя и отчество, – и, внимательно прочитав текст, расписался внизу – где уже стояла симпатичная галочка. Исходя из прочитанного в той бумаге, Горбатов сделал вывод, что их, вчерашних зека, хотят использовать для выполнения какого-то опасного задания. Но действительность оказалась удивительнее любых фантазий.