Николка надел лисью шапку, откланялся и спиной вперед вышел из комнаты.
Утро выдалось солнечным и птицеголосым. Миновали крепостные ворота со стражей у смотровых окошек башни, перешли по мосту над рекой Бией, и через некоторое время состоялось долгожданное свидание с Катунью, рекой, которая еще совсем недавно казалась такой далекой, недосягаемой, почти легендарной, как и само Беловодье…
Растроганный, уверовав окончательно в Марка Топозерского с его потайным путником, отец Киприан дни и ночи слушал несмолкаемый, ему одному понятный говор Катуни. А Катунъ, словно дождавшись наконец-то нужного ей человека, говорила и говорила… Она рассказывала монаху о трудной дороге, проложенной ею из поднебесных гор, описывала красоты вольных земель, которые раскинулись по берегам многих ее притоков. Река доверительно шептала о беглых поселенцах-каменщиках, которые в глухих местах хоть на время да укрылись от сурового глаза дотошной царской администрации…
Отец Киприан слушал реку, улыбался, а сам с долей робости нет-нет да и поглядывал на надвигающиеся горные хребты. Куда страшнее Алтай старых гор Каменного Пояса. Склоны хребтов много выше, изморщинены глубокими расщелинами. И ни следа жилого места!
Проводник Николка раскачивался в седле из войлока на своей низкорослой гривастой кобыле и невозмутимо напевал вполголоса. На тревожные вопросы Илейки – не страшно ли ходить в горах? – с усмешкой косился на отрока и отвечал:
– Ой-ой, такой батыр, а зачем боялся? Бог давал, другие ходили многа лета тот горам. И мы ходить будем.
Начала поспевать горная малина. Илейка то и дело карабкался на откосы, прогретые солнцем, себе набивал рот, а отцу Киприану приносил в горсти. Николка посмеивался, видя, с каким удовольствием «святой бачка монась», оставляя на пальцах отрока нежно-розовые пятна помятых ягод, склевывал щедрые дары здешних гор.
Уже в первых числах августа, как-то под вечер, когда Николка присматривал место для очередного бивака, Илейка вдруг остановился и приподнял руку, требуя тишины. Рядом, придерживаясь за вьюк на лошади, в недоумении остановился отец Киприан.
– Что стряслось? Устал? – спросил он Илейку, который вел за повод вьючную лошадь.
– Тише, – прошептал Илейка. – В горах кто-то есть.
Затих звон подков, и только река с шипением ворочалась в каменистом русле, словно богатая и привередливая невестка на постели, приготовленной руками нелюбимой свекрови.
– И я слышал – кричал, однако, люди какой-то в горах, – откликнулся проводник и приставил к уху темную ладонь, направив ее к верховью Катуни.