– Вот это верно! – вновь закричал неугомонный Чуприн. – Мы не супротив заводов. Но пусть Демидов набирает работных по уговору. Мы же напишем челобитную и пошлем от себя ходоков в Питербурх. Да принесем клятву на святой иконе – до того времени, пока от матушки-государыни не будет ея собственной руки именного указа, стоять нам заедино!
Михайло Рыбка, не ворочая шеей, шагнул на край паперти, поднял над мурмолкой внушительный кулак.
– А будет так, что Демидов вновь пошлет супротив нас команду бить и вешать, то б тем командам не даваться в руки! Хотя бы и животы положить всем за волю! Согласны ли Крест святой и икону на том целовать, мужики?
– Согласны! – перекрывая всех, глушил Капитона и Илейку горлом Гурий Чубук, ликующий от сознания своей, неведомой прежде, смелости. – Кровью умоемся, но добудем себе лучшую долю!
– Умрем, а Демидову в руки не дадимся!
– Укоротим хвосты аспидам! Довольно Демидову и его приказчикам за нашим хребтом безмерно морды разъедать!
– Уж оно так! Мурмолку не подыщут себе по размеру – щеки дальше ушей топорщатся!
Вокруг засмеялись, а Капитон, обнимая внука за плечи, подхватил:
– Истинно подмечено! Вон хоть наш Оборотень замогильный! Сам себя уже шире стал!
Не к месту вспомнил! Из-за церкви верхом на коне, в сопровождении четырех подручных, выехал демидовский приказчик. Напирая на толпу, он пытался проехать к паперти вдоль срубовой стены с закругленными вверху окнами.
– Поди! Поди прочь! – выкрикивал Прокофий Оборот и взмахивал для острастки витой плетью. – Кто позволил? Что за бунт? Марш по домам! Велю солдат из города прислать. Забыли, дурачье неотесанное, сорок первый год?
Ближние мужики потянулись к мурмолкам, начали по привычке кланяться крутому нравом приказчику.
С паперти донесся суровый, осуждающий голос Михайлы Рыбки:
– Что это вы, мужики, не иначе трясогузки у болота, все в пояс да в пояс? Довольно уже покланялись Демидову и его псам цепным! Хватит былинками гнуться. Полынь и та по осени твердеет, а если и ломится, то сила требуется для этого. – Черные глаза налились злобой, Михайло набычил шею и начал пробираться навстречу приказчику.
Остановился Оборот – толпа перед ним сдвинулась пролазной чащей, послышалось угрожающее сопение ближних мужиков…
«Мой час грядет, – решил Капитон, оставил Илейку в толпе и с трудом стал пропихиваться к Прокофию Обороту, нащупывая через однорядку топор. – Только бы добраться до душегуба…»
Приказчик увидел Капитона по выкрикам и ругани вокруг него, насторожился, всклоченные бакенбарды шевельнулись на желваках. Он осадил жеребца, заставил его пятиться. К тому же чья-то сильная рука стиснула узду у конских губ, развернула и вывела коня из напряженно выжидающей толпы.