Григорий преклонил колено и коснулся лбом прохладных известково-белых кирпичей надгробья, поскреб пальцами, набрал горсть белой земли рядом с прахом названого брата и высыпал ее в желтый кисет.
– Увезу на Яик, – выдавил из себя Кононов, потом достал из-за пазухи заранее купленные у хивинцев несколько красных, голубых и белых шелковых платков, привязал их к шесту, который был воткнут в землю рядом со склепом Ахмеда.
– Где же муж ее? – негромко спросил Федор, опасаясь потревожить священную тишину чужого кладбища.
– Персами убит при Надире, – ответил Григорий, осторожно взял за локоть Тохта-момо, и они оставили жилища мертвых.
Когда расставались с матерью Ахмеда, Кононов вложил в изнуренную работой руку женщины горсть серебряных рублей. Тохта-момо, потрясенная, даже не попыталась отказаться, сквозь слезы поблагодарила урусов за добрую память о сыне. Григорий дал слово, что на днях договорится с соседями и починит ей домик и двор.
В скорбном молчании, навеянном чужим горем, возвратились в свое жилище, к своим заботам, к своей действительности, не зная, что им самим уготовлено судьбой на следующее солнечное утро.
Из ханского дворца медленно, но неукротимо, как первые капли подтаявшего снега сквозь его толщу, просачивались мутные слухи о том, что туркмены и каракалпаки сговариваются о мятеже против Каип-хана. Родственники убитого Куразбека зачастили друг к другу в гости, устраивают пышные встречи аральским старшинам, шлют доверенных людей в киргиз-кайсацкие улусы, там пытаются найти сильных союзников.
Каип-хан, готовясь к возможному выступлению противников, начал стягивать к Хиве войска из соседних крепостей.
Маркел Опоркин дежурил в тот день у дома. Молча, с думами об оставленной Авдотье и четверых детишках, бродил по тесному дворику, от суфы под айваном до резной калитки, а чуткое ухо по привычке отмечало: вот проехал верховой хивинец, навстречу протащилась из караван-сарая груженая арба, вот семеро дервишей, набрав в тыквенные кувшины подаяний, бренча посохами, бредут теперь к своему жилищу. Потом проехал горожанин, понукая голосом и пятками неторопливого осла.
Справа, все нарастая, послышался густой конский топот.
– Много едут, – тихо проговорил Маркел. – Кто бы это мог быть? Не хан ли со своей свитой откуда возвращается? Хоть глянуть на их повелителя, каков он из себя?
Распахнул калитку, вышел на улицу. Через южные ворота в город вошла сотня верховых всадников, со щитами, копьями, в медных начищенных шапках и с полными колчанами у седел.
В полусотне шагов впереди отряда ехал важный хивинец в дорогом, накинутом поверх халата плаще. В белоснежной, закрученной на лбу чалме вставлен дорогой сияющий камень, а над ним воткнуто роскошное белое перо павлина. Сбруя на коне вся в медных сияющих бляшках.