– Однако Мусульман-Бий помирал в пустыня от жары… Три нукера наша убитый был в драке. – Малыбай троекратно огладил бороду, закрыл глаза и зашептал молитву. Россияне перекрестились и на время умолкли, поминая погибших. Григорий Кононов первым нарушил скорбное молчание:
– Надо же! А я думал, что наш знакомец Кузьма давно среди казаков обретает, а он у киргиз-кайсацкого бая в пастухах остался. Быть может, нас ждет с обратного пути?
– Кузьма-батыр не пастухом, однако, теперь, мирза Конон. У Эрали-Салтана он важный сердар над нукерами, – оживился Малыбай и поспешал рассказать дальше, как вместе с пленными наемниками Елкайдара киргиз-кайсацкое посольство счастливо прибыло к берегам реки Эмбы, как Нурали-хан через несколько дней отправил его, Малыбая, и Кайсар-Батыра с нукерами в Оренбург, к губернатору.
– Гаспадын Ыван Ывановыч давал мне большой афыцер – началнык с нукерами – казак. Мы ездил в города Орска, Илецка, потом ехал Яицким город, да Гурьев город, да Астрахын. Вездем искал хивинский купца. Афыцер – началнык гаварыл купцам, как Каип-хан плохо делал с урусским караван. Хивинца писал к свой хана, что без торговля в урусский городам им, однако, яман дело будет, савсем плохо. Этот письма в мой сумка привез. Вот он, мирза Даниил.
– Ай да Иван Иванович! Ай да умница превеликая! – растроганно проговорил Данила Рукавкин. Он бережно принял от Малыбая письма, которые тот достал из походной сумки. Пакеты запечатаны сургучом и скреплены разными по форме и рисунку печатками. – Теперь-то явятся у Якуб-бая надежные помощники, которых он так старательно ищет по всей Хорезмской земле.
Малыбай привез около двух десятков писем. Данила аккуратно уложил их стопкой, сверху придавил, чтобы не рассыпались, приземистой однофунтовой гирькой. Потом заглянул в исхудавшее, туго обтянутое смуглой кожей и давно не бритое лицо Малыбая, участливо спросил:
– А как же ты, почтенный друг, назад-то шел? Один через пески или с кем совокупился для бережения в дороге?
Малыбай пояснил, что шел он с хивинскими купцами, которые возвращались из Астрахани через Гурьев. Побоялся отдать письма в чужие руки, отважился сам вновь незвано явиться в Хиву.
– Когда приходил в Урганыч, – улыбнулся Малыбай, вспоминая недавний тяжкий путь, – мой тела стал, однака, савсем как пустой саба, а кишка в животе шелестел, будто старый сухой камыша под кашма у бедный чабана в юрте.
И вдруг Малыбай повернулся к Родиону Михайлову:
– Видел, однака, в Оренбурхе твой хозяин, твой мирза Кандамай-бая, гаварыл с ним мала-мала.
Родион от неожиданности едва не уронил расписанную красными цветами пиалу. Карие глаза приказчика округлились, и он лизнул языком по враз высохшим толстым губам, через силу выдавил: