Киргизы заулыбались, закивали – и это им хорошо понятно! Герасим, радуясь как дитя, проговорил:
– Надо же, без языка, а понимаем друг друга. Вот так толмач! Пахому рашшкажу, помрет от завишти.
Младший киргиз ударил себя в грудь исцарапанной ладонью и назвался:
– Акберды[16].
– Герашим, – тут же представился Герасим, подхватил с земли тяжелую, полуторасаженную деревянную решетку, поднес к месту, где начали собирать очередную юрту. Старик заулыбался, глубокие морщины легли у рта, у черных продолговатых глаз на темном лице, высушенном постоянными горячими ветрами и нелегкой батрацкой жизнью.
– Корош, корош, Кара-Сим, – похвалил он добровольного помощника. Из соседней юрты вновь выглянула пожилая любопытная женщина – с кем это так непонятно беседует ее муж? Глаза ее округлились от удивления, и так, полувысунувшись, она следила из-под приподнятого полога за тем, как эти три чудака вместе собирали юрту.
Герасиму же хотелось знать, как называются вещи, к которым он притрагивался руками. Он снова хлопнул себя по груди, назвал свое имя и ткнул пальцем в решетку.
– О-о, – догадался старик. – Кереге, – и еще раз, чтобы урус Кара-Сим лучше запомнил, произнес по слогам: – Ке-ре-ге.
– Кереге, – повторил Герасим, радуясь, как обыденно и просто звучат из его уст чужие слова. Он подхватил разом две решетки, поднес их молодому киргизу и сказал:
– Акберды, на ке-ре-ге.
– Корош, корош, Кара-Сим, – похвалил снова старик и тут же назвал свое имя: – Мамыт, Мамыт, – и ткнул себя указательным пальцем в белую голову, потом с улыбкой погладил короткую курчавую бороду.
Пока ставили юрту, Герасим узнал, что длинные гнутые жерди называются уыки, что вверху под куполом они скрепляются кольцом – шанраком, что юрта укрывается кошмой, украшается внутри коврами или рисунками из цветного сукна.
Вышли из своих временных юрт заспанные казанские купцы, стоят, смотрят на рослого Герасима и двух киргизов, которые ему по плечи, что-то бурчат промеж себя. Потом показался Пахом, чешет голову, не может сообразить, что же делает его товарищ.
– Помогай! – крикнул ему Герасим. – Нам юрты штавят.
– Угорел, что ли? – обронил усатый Пахом, сладко зевнул в кулак, одернул просторную измятую рубаху, подпоясанную простеньким серым пояском, скрылся в зарослях над рекой и долго не показывался.
К полудню, изрядно и в охотку наработавшись, Герасим, чувствуя в теле приятную усталость, отошел в сторонку и полюбовался аккуратным рядом юрт вдоль берега. Для Данилы Рукавкина поставили двойную юрту, Чучалов поселился у Гуляева, прочим купцам, приказчикам и погонщикам поставили юрты одинарные, размером в четыре или пять решеток – кереге.