— Проснись, Макс! — Беа вырвала его из задумчивости, и на секунду он даже вообразил, что она подслушивала его мысли. К его удивлению, в телевизоре уже не играли в бейсбол, но обсуждали закончившийся матч. И конечно, «Соке» опять продули. — Ступай домой, — велела Беа.
— Сколько времени? — спросил Макс, вглядываясь в циферблат часов на противоположной стороне бара. Пожалуй, единственное, что его выводило из себя в этой жизни, так это рано закрывающиеся бары.
— Час, — ответила Беа. — Ты заснул около полуночи.
— Я не спал, я размышлял.
— Да? Ну, значит, из моих знакомых только ты храпишь, когда размышляешь. — Беа выключила телевизор, но оставила свет над входной дверью, чтобы Макс не заблудился. — Ты слишком быстро выпил два последних пива, они тебя и вырубили.
— Я выпил их как надо, — твердо заявил Макс. Он считал, что пиво можно пить по-разному, но только не так, как это делал сегодня Хорас, позволяя напитку нагреваться, а потом оставляя его недопитым. Макс расставался с пивом, только стоя над писсуаром. — Мне надо отлить. — Он повернул к уборной.
— Дома сделаешь свои дела. — Беа подталкивала его к выходу, черствая бессердечная женщина. — Ты живешь всего в квартале отсюда.
Оно, конечно, верно, но квартал был длинным. «Имперские башни» стояли в глубине улицы, однокомнатная квартира Макса находилась на шестом этаже, а лифт поднимался медленно; Макс по опыту знал, что, когда ему не терпится помочиться, он, бывает, не может сразу вставить ключ в замок.
К счастью, в переулке сбоку от «Каллахана» было пусто, и кирпичная стена заведения устроила Макса как нельзя лучше. Закончив, он почувствовал прилив сил, спать ему совершенно расхотелось. Легкая дымка, но пока не туман, повисла над городом, и Макс решил, что в столь хороший вечерок не грех прогуляться. Он двинул через город, через весь затихший, свернувшийся калачиком Эмпайр Фоллз. По пути ему не встретилась ни одна машина, ни один пешеход, а добравшись до кладбища, он без труда, хотя было темно, нашел могилу своей жены. Не шевелясь, он простоял у могилы так долго, что случись кому пройти мимо по другую сторону высокой кованой ограды, его бы приняли за статую. Чудесная дымка пролилась дождем, но старик с непокрытой головой продолжал стоять у камня с надписью «ГРЕЙС РОБИ» — камня, поставленного его сыновьями, когда их мать умерла, когда Макс загорал во Флориде, на Кисе, вместе с женщиной совсем иной выделки, чем его жена, и сокрушался, что не встретил ее раньше, в самом начале. Странно, почему теперь в компании с Грейс он чувствовал себя таким благодушным, умиротворенным, как никогда при ее жизни, когда надежды и мечты переполняли ее настолько, что на нее было больно смотреть. Стоя, Макс опять вздремнул и проснулся бодрым, хотя и промокшим насквозь. И ему снова захотелось отлить, о чем он вслух оповестил жену и прочих безмолвных спящих. Одним из них был Чарлз Бьюмонт Уайтинг, который, похоже, как великий Хемингуэй (если Хорас не наврал), проснулся однажды утром под впечатлением тщеты своего существования — чувства, Максу неведомого и, скорее всего, недоступного. В жизни столько всякого разного. Включая неприятности иногда, и все же.