Вечер накануне он провел в обществе молодого художника, преподававшего в Колледже Фэрхейвена, того самого профессора, который, хотя отец Марк ничего не знал об этом, отобрал для городской выставки работы Кристины Роби и Джона Восса. Художник и священник познакомились месяцем ранее на литейном предприятии в Бате, где проходил митинг против выполнения заказа на оковку очередной атомной подлодки. Обоих арестовали за незаконное вторжение на территорию завода и вскоре отпустили. Но пока их держали в кутузке, отец Марк заподозрил, что молодой художник — гей.
К каким выводам насчет священника пришел сам художник, отец Марк мог только гадать, но несколько дней спустя он получил от художника письмо с просьбой навестить его в студии при колледже. Письмо пришло во вторник, и, прочитав его, отец Марк с бьющимся сердцем поймал себя на размышлениях о времени: почему оно вдруг замедлилось и как бы его подстегнуть. Обычно он прикалывал приглашения к доске объявлений на кухне, чтобы не забыть о них, но в данном случае отнес письмо в свою комнату и положил в средний ящик письменного стола среди рутинной переписки, словно близость к бытовой проблематике волшебным образом превратит это письмо в обыденное и мало что значащее.
Как же. В первый день он лазил в ящик раз пять и перечитывал письмо, пока не выучил наизусть. Кроме предложения взглянуть, над чем он сейчас работает, художник упомянул о духовной проблеме, которую он хотел бы обсудить с отцом Марком. Наступила среда, и долее отец Марк был не в силах себя обманывать: он прячет письмо — поступок, разъяснивший ему все, что требовалось. Вдобавок это откровение не оставило ему выбора — он должен порвать письмо, что он и сделал, переместив обрывки в мусорную ведро, стоявшее рядом с письменным столом, после чего отправился в церковь, где зажег свечу и преклонил колени у боковой створки алтаря, чтобы вознести благодарственную молитву.
Не успел он приступить к молитве, как услыхал шорох за спиной и, мигом обернувшись, увидел, как отец Том скрывается в исповедальне. Старик явно следил за ним, и отец Марк списал бы пакостное поведение коллеги на старческую деменцию, не захлестни его страшный праведный гнев. Он рванул к исповедальне, выволок старого священника и повел его за руку обратно в ректорский дом, отчитывая по пути. Когда они явились на кухню миссис Уолш, старик стыдливо свесил голову и был настолько жалок, что отец Марк, смягчившись, сказал ему, что, конечно, он его прощает. Однако в церковь для завершения молитвы он не вернулся. Молитва есть молитва, оправдывался он перед собой, и неважно, где ее возносят, и отец Марк решил заняться этим в уединении своей комнаты. Стоило ему оказаться в комнате, как он подумал, что накручивает себя, придавая письму чересчур большое значение. Почему бы не предположить, что приглашение было совершенно невинным, и почему с тем же легким сердцем не принять его? Не художник, но отец Марк своими метаниями и раздумьями превратил письмо в нечто греховное. К счастью, он порвал письмо лишь на четыре части. Катушка скотча хранилась в его письменном столе.