— Я не мог избавиться от предчувствия, что либо она, либо я, — поведал он однажды вечером после нескольких порций бренди. Пророческие слова, как потом выяснилось.
Задатки пророка у Хонаса и впрямь имелись. Годами он твердил, что жена — его погибель, но все понимали это как финансовую погибель. Для большинства женщин, любил он объяснять, подготовка к приобретению чего-нибудь несуразно дорогого состоит из ряда этапов, и каждый приводит к некоему промежуточному результату, иногда не однозначному. Тогда как его жена переходила от «Разве это не прелесть?» к «До чего же восхитительно это будет смотреться на каминной полке!» и финальному «При транспортировке необходима особая осторожность» с захватывающей дух стремительной плавностью, опуская, ради пущей эффективности, упоминание о цене.
Однажды ближе к вечеру, вскоре после того как Хонас, которому было далеко за семьдесят, пережил удар средней тяжести и был выписан из больницы, против своей воли, на руки жене, он чересчур торопливо встал с кресла и, пошатнувшись, ухватился за ближайший предмет мебели в поисках опоры. Этим предметом оказалась высокая застекленная горка красного дерева, где на полках красовалось множество драгоценных приобретений, сделанных его женой во время ее кругосветных путешествий. Поскольку Хонас был дома один, никто точно не знал, как все произошло, но Ч. Б. догадывался, что, когда сокровища его матери начала падать с полок, отец, взволнованный перспективой уничтожить одним ударом столь многое, что было так дорого стяжательскому сердцу его супруги, опирался на горку дольше, чем требовалось для восстановления равновесия, и под его тяжестью горка опрокинулась прямо на него, вышибив из Хонаса ту малую толику жизни, что ему еще оставалась. Под обломками разорительных капризов своей жены он пролежал долго; хватились его, лишь когда он не отреагировал на звонок, призывавший к ужину.
И когда Ч. Б. Уайтинга вырвали из жизни, какую он обустроил себе в Мексике, где денег у него было столько, сколько нужно, — много больше на самом деле, учитывая стоимость песо, — и пляж под боком, не говоря уж о женщине, прожившей с ним пять лет и любившей его, и мальчике, его сыне, во всем похожем на него, за исключением фамилии, а также досуг, чтобы сочинить стихотворение, как только созреет достойный замысел, хотя за пять лет так и не созрел, — так вот, когда его вырвали из этого рая, Ч. Б. почувствовал себя так, будто у него снова отбирают лучшее, что есть в его натуре. Он почти не сомневался, что со временем свыкнется с этой утратой, слава богу, не впервой, с той лишь разницей, что сейчас он был менее склонен идти на жертвы. Тогда, в первый раз, он подчинился желанию отца, веря, что Хонас радеет о его будущем; теперь же ему просто сообщили, что отныне ему не позволено быть счастливым. И сообщил не кто-то, кого он любил, но особа, которую он не выносил на дух, женщина, которую он поклялся любить, уважать и жить с ней в мире и при любых обстоятельствах, пока смерть не разлучит их. В самолете, поразмыслив над судьбой отца и деда, Ч. Б. решил, что так тому и быть. Имея в виду смерть. Не свою — ее.