— Если б ты заплатил мне за работу, — продолжил Макс, прибегая к риторике куда более утонченной, чем можно было ожидать от человека с едой в бороде, — я бы не чувствовал себя настолько никчемным. Ведь нет такого закона, который предписывает пожилым людям быть ни на что не годными. Заплати мне, и я себя хоть немного, но зауважаю.
Настал черед Майлза кивать и улыбаться в знак согласия:
— Самоуважение, папа? Этот поезд давно ушел, и не ты ли махал ему вслед.
Макс осклабился, затем медленно помешал кофе, вынул ложку и нацелил ее на сына, парочка кофейных капель осела на груди Майлза.
— Ты пытаешься меня обидеть, — тоном бывалого человека сказал отец, — но у тебя не получится.
— Кроме того, папа, — Майлз потер влажной салфеткой кофейные пятна на одежде, — когда тебе захочется инъекции самоуважения, ты в любой момент можешь прийти в наш ресторан и помыть посуду.
— Так вот какие у тебя представления о человеческом достоинстве? Запереть старика в комнатенке без окон, чтобы он там часами мыл посуду за минимальную оплату? Половина которой отойдет госчиновникам?
Что рано или поздно Максу придется сделать, когда он совсем обнищает. Майлз надеялся, что до этого дойдет не скоро, поскольку отец был работником безответственным и вздорным. По мнению Макса, тарелка, вынутая из «Хобарт», чиста по определению, и неважно, что к ней присох яичный желток. Но даже больше, чем клаустрофобная подсобка, Макса возмущало категорическое нежелание Майлза платить ему вчерную. Отец рассуждал так: если можно выкрасить целый дом и получить деньги в конверте — как он и получал всю трудовую жизнь, — то за стопку помытых тарелок точно не следует ни перед кем отчитываться. Макс считал, что Грейс нарочно воспитала сына этическим привередой — в пику мужу. Если бы он предвидел, что мальчик вырастет столь морально негибким, он бы лично занялся становлением ребенка, но, увы, Макс ничего не замечал, а потом уже было поздно. Слава богу, второй сын, Дэвид, лучше понимает своего отца.
— Я бы нанялся к тебе в ресторан, если бы время от времени я мог работать за стойкой, — сказал Макс. — Обожаю готовить бургеры, ты же знаешь. И мне нравится общаться с людьми.
— Сперва тебя пришлось бы пропустить через «Хобарт», — ответил Майлз, — отполоскать твою бороду от крошек. Как ты не понимаешь, люди приходят в «Имперский гриль» поесть, а ты — ходячий ингибитор аппетита.
— В мои семьсят, — продолжил отец как ни в чем не бывало, — по лесенкам я лазаю ловчее шимпанзе.
И это снова был намек на покраску церкви. Старик ловок, признавал Майлз, и физически, и в обращении со словами. Майлз давно прекратил попытки загнать его в угол.