— Не забывай, — напомнил дочери Майлз, — она настроена не против тебя, но против меня. Может, она думает, что я добиваюсь ее увольнения.
— А ты добиваешься?
— Учителей нельзя уволить, если только они не растлевают учеников, — ответил Майлз. — Дорис вроде никого не растлевает, если не ошибаюсь? (Но Тик опять сосредоточилась на своей тарелке, вдумчиво перемещая ингредиенты блюда, словно ей хотелось придать пище более артистический вид.) Она высказала какие-то конкретные претензии к твоей змее?
— В том-то и проблема, — оживилась Тик и снова взмахнула вилкой как дирижерской палочкой. С недавних пор все ее высказывания начинались оборотами со словом «проблема»: у нас проблема, вот в чем проблема, проблема не в этом. — Она помалкивает. Но, по-моему, ей больше всего не нравится, что моя змея напоминает настоящую змею.
— Допустим, — согласился Майлз. Ему пришло в голову и другое допущение, более фрейдистское, однако он счел, что его дочери-подростку рановато беспокоиться о подавленной сексуальности.
— Что интересно, — продолжила Тик, — чем лучше я нарисую змею, тем больше она будет походить на то, что учительница терпеть не может, и тем более низкую оценку я получу. И как следствие, — это выражение было еще одним из списка новых риторических приемов Тик, — если я хочу хорошую отметку, я должна постараться нарисовать змею плохо.
— Либо вовсе не рисовать змею, — почувствовал себя обязанным вставить Майлз.
— Но задание было нарисовать свой самый удивительный сон, а это и есть мой самый удивительный сон.
— Понимаю, — сказал Майлз. — Однако ты не доверяешь суждению учительницы о достоинствах твоей змеи, так?
— Так.
— И как следствие, — ухмыльнулся Майлз, — можно предположить, что и само задание представляется тебе не слишком разумным, согласна? Нарисуй ей ангела. Миссис Роудриг возрадуется, обнаружив, что тебе снятся ангелы. — Он знал, о чем говорил. Дорис Роудриг, никогда не видевшая смысла в разделении церкви и государства, всячески приветствовала религиозную тематику в работах учеников.
— Но мне снятся змеи.
— Твои сны — не ее ума дело, — ответил Майлз, слегка удивляясь нарастающей злости при мысли о том, что развитие его дочки, да и других способных ребят, доверяют людям масштаба Дорис Роудриг.
— Знаешь, в чем твоя реальная проблема? — сказала Шарлин, несколько раз проходившая мимо их столика и, очевидно, услышавшая достаточно, чтобы вставить свое веское слово.
Шарлин не зря всю свою жизнь трудилась официанткой в маленьком городке. Она вмешивалась в разговоры посетителей с уверенностью как в себе, так и в том, что она имеет на это полное право. Минувшей весной у Дэвида и Майлза возникли опасения в связи с их новой вечерней клиентурой и, в частности, университетскими профессорами, вряд ли привыкшими к тому, что официантка склонна прояснять ход их мысли. И будут ли они оставлять чаевые женщине, которую их способность рассуждать логически, мягко говоря, не впечатляет? Шарлин наскоро обдумала эти предостережения и отвергла их. Во-первых, сказала она, если послушать их разговоры, окажется, что многим профессорам сильно не повредит толмач со стороны. А во-вторых, несмотря на их ухоженные бородки, отглаженные хлопковые брюки и твидовые пиджаки, преподаватели колледжа отсчитывают чаевые по тому же принципу, что и простые смертные мужчины, — ориентируясь на размер лифчика. Короче, у Шарлин с ними полный порядок, но все равно спасибо, что предупредили.