— Да-а… — задумчиво протянул Рудаков. — Вопросы… А ведь я, Сергей, никогда не верил, что вы погибли. Слишком хорошо вас успел узнать, чтобы поверить в такое. Мне даже снилось иногда, будто вы вдруг приходите на службу, и я кричу всем, — там, во сне, — мол, я не сомневался, что он жив-здоров…
— Как-то ты невпопад, Игорь, — вздохнул я. — Успеем наговориться.
— Мечтаю об этом, шеф… Ладно, трогай, Миша, — распорядился он. — И правда, время теряем.
«Форд» резво двинул дальше, накручивая километры на резину.
— Михалыч, насчёт ваших вопросов, — заговорил Рудаков. — Я понял не все из них: какая-то телеграмма, какая-то девчонка… Но на пару последних, мне кажется, ответ очевиден. Почему стрелки сошлись на вас? Из-за смерти Франковского Радия Иосифовича, из-за чего ещё.
Помолчали.
— Его убили? — спросил я, дрогнув голосом.
— Ещё как, — почему-то ответил Миша, опередив Игоря. — Убили — не то слово.
— Поделитесь?
— Даже ОД покажем, если договоримся, — опять сказал опер с Петровки. — Каждый листочек для вас скопируем.
— А мне кажется, обеим сторонам есть чем поделиться, — со значением добавил следователь.
Миша на секунду оглянулся, оторвавшись от дороги:
— Не парьтесь, Сергей, ваше прошлое реально уже никого не интересует, — возразил он Игорю. — И знаете почему?
Спрашивается, кто здесь начальство?
— Потому что и эмир, и Ходжа отбросили копыта, один ишак почему-то жив, — сказал я.
Опер засмеялся:
— Примерно так. За давностью лет.
— Рудаков, зачем ты на самом деле приезжал в такую даль? — спросил я в упор. — Не только же для того, чтоб сличить меня с фотографией, которую кто-то подбросил? Тем более, если эмир и вправду сдох.
— Есть у нас одна идея… — начал было тот, раздумывая, продолжать ли.
Михаил не стал ждать — словно гвоздь вогнал:
— Возвращайтесь, товарищ подполковник! «Идеи» у них, бля… Вопрос настолько серьёзный, что, простите за пафос, на кону стабильность государства. Такие дела, товарищ подполковник.
— Я же тебя просил…
— Виноват, Сергей Михайлович. Вы, хоть и в штатском, но офицер. Ребята просили, если что, напомнить вам про это.
— Ребята?
— Те, кто остались. Васин, Жемчугов, Льдова, Ортис. Узнали, что Ушаков, возможно, жив, и ошалели все.
Ошалели они. Понятное дело… Но как же мне им в глаза теперь смотреть — после этих семнадцати лет? После того, как я перестал быть ментом?
Не мент я больше, ребята. Сколько ни пришлёпывай к плечам погоны — соскользнут, упадут, рассыплются. Кончено! Измазался я так, что не отмоешься… Как смотреть в глаза тем, кто остался чистым?
— Всё стесняюсь спросить, — сказал я, пряча тоску за словесными шпильками. — Ты вообще кто, Мишутка? Переодетый генерал?