— С интересом выслушаю, — светски поклонился Босс, умело превратившийся в Рефери. — Пройдёмте-ка наверх, господа, в башенку. Там и сигнал есть, глушилка туда не дотягивает, и посторонних ушей нет с гарантией. Ушаков, вы с нами?
Зачем-то я ему понадобился. Всё развлекается, тварь, подумал я. Унизить кого-то — смысл жизни ничтожества. У него явно спрятан джокер в рукаве, и он хочет понаблюдать за реакцией врага. Но ведь я не против поприсутствовать, верно?
По главной лестнице мы поднялись на второй этаж, прошли по коридору почти до торца, где пряталась винтовая лестница на крышу. Поднялись ещё выше — и вот мы на воздухе, на открытом всем ветрам пространстве. Деревья были практически под ногами, во все стороны открывались изумительные виды. Конёк в этом месте крыши был срезан, перед входом в башенку архитектор предусмотрел длинную площадку.
Охрану Босс оставил на винтовой лестнице.
Отсюда и вправду, если присмотреться, было видно Кузьминское кладбище. Наверное, Босс частенько наводил подзорную трубу на свою могилу. Подзорная труба стояла на треноге внутри башни… Через минуту мы тоже были внутри, и Миша произносил заготовленные слова. О том, что дом окружён, по-доброму из него не уйти, а силой прорываться — самоубийство; о том, что силовому сегменту государственного аппарата нет никакого резона разрушать работающие механизмы и, тем более, менять главного механика; таким образом, не существует альтернативы для сотрудничества между нами и вами, уважаемый Рефери. Вы продолжаете делать то, что умеете лучше всего — обслуживать промышленно-финансовую элиту в её довольно-таки экстравагантных запросах, — но под нашим контролем. Под разумным контролем. В детали мы обычно не вникаем, в частности не вмешиваемся, когда работаем с людьми такого уровня. Но без контроля, поймите, никак. То есть или мы договариваемся, или — штурм. Со всеми его неприятными издержками. Надеюсь, вы понимаете, о каких издержках речь. Ну и, само собой, вы отпускаете людей, ставших вашими гостями не по своей воле, а именно: Ушакова, Юлию Беленькую, и кого там ещё, Серёжа? А-а, дочь Франковского…
Бассурманов внимал этой речуге молча, при этом лёгкая ухмылочка трогала изредка его пухлые губы.
— Как же он выпустит Юлю, — сказал я Брежневу, — если она сейчас умирает.
— В каком смысле? — осёкся он.
— В буквальном. Умирает под камеру, этот маньяк снимает всё это увлекательное действо, чтобы потом пересматривать.
У Миши вытянулось лицо.
— Но вылечить её можно?
— Пока можно. Если Рефери не наврал, и процесс затяжного убийства приторможен.