Марк Робертович вздрогнул. Слова Катилины прошибли его будто высоковольтный разряд.
– Что ты имеешь ввиду? – растерянно спросил он.
– Я имею ввиду, что ты опростоволосился, Марк. Думал, опытный волк, как Флакк, позволит тебе диктовать условия на чужой территории? Как бы не так? А как он упал в обморок! – Катилина ехидно оскалился. – Я бы не сумел так сыграть при всем желании.
– Объяснись! – Марк Робертович побагровел от гнева, завладевшего всем его нутром.
– Мое время истекло, не так ли, Красс?! – выдохнул Катилина.
– Неважно, останься и закончи свою мысль! Что ты имеешь в виду? – повторил олигарх. – Что значат твои слова?
Крассовский в этот миг готов был прикусить себе язык за сказанные слова, но не сумел сдержаться. Как же так, он вляпался в столь простецки, незамысловато подготовленный Катилиной капкан. Луций Сергий давил на самое больное. Римлянин каким-то образом почувствовал, сидевший глубоко внутри олигарха страх остаться в дураках и теперь продавливал болевую точку. Теперь уже Катилина смотрел на Крассовского с усмешкой.
– Готов продолжить разговор, Красс? – широко улыбнулся Катилина. – Прикажи накрыть нам стол. Побольше фалернского! И учти, что я до смерти голоден!
Марк Робертович молча хлопнул в ладоши, зовя Агазона. Разговор с Катилиной вдруг приобрел неожиданный поворот. Еще бы, вряд ли такой человек, как Луций Сергий, сумевший отыскать виллу, на которой остановился олигарх, пришел бы сюда только затем, чтобы выразить Марку Крассу свою признательность да как следует выплакаться. Нет, Катилина был гораздо опасней, чем могло показаться на первый взгляд. Теперь уже олигарх это понимал. Радовало, что пока Луций Сергий все еще называл Марка Робертовича своим другом и было не поздно отмотать пленку назад, чтобы начать в их взаимоотношениях все заново.
Сегодняшняя ночь поднимет с самого дна Рима всю ту гниль, что копилась здесь веками. Пожалуй, это единственное, что я мог утверждать и знал наверняка. Я ловил на себе взгляды разных людей с совершенно разными судьбами, в которых запечатлелась вся боль и разочарование, которое приносило с собой рабство. Без сомнения, это были сложные люди, у многих из которых вряд ли осталось что-то человеческое, но требовать или взывать их к гуманности после всего того, что невольникам пришлось пережить, было неправильно с моей стороны. Я знал, во что ввязываюсь и с какими людьми впредь мне предстоит иметь одно общее дело.
Люди, только что освободившиеся от рабских оков, смотрели на меня и моих бойцов с нескрываемым восхищением, видя в нас не просто своих спасителей, а скорее богов. Но что будет дальше, когда они, получив свободу, о которой грезили, сделают первые шаги в мире, который они откроют для себя заново. Все они слишком долго томились в оковах, именно в этом таилась главная загвоздка и разочарование. Не зря ведь говорят, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, и к этим людям эта поговорка относилась лучше всего. Сродни каторжникам, у рабов латифундий, приравненных по своему статусу к скоту, априори менялось мировоззрение. Вопрос был в том, смогут ли они теперь понять свободу? Но поняв свободу, не менее важным было не ошибиться, чтобы не сожалеть о сделанном выборе потом. У кого из них хватит мужества сделать правильный выбор? Кто из них захочет бежать прочь из Италии, туда, где еще не распространилась вездесущая республиканская власть, чтобы спастись от издевок и невольничества и попытаться зажить новой жизнью? Были ли такие здесь?