— Почему оправдываешься? — возмутился цыган, блеснули белки глаз, как давеча топор, непроницаемый блеск. — Ведь не украл? И украл бы — твое дело. У нас грудной ребенок знает про деньги. А вы где живете?
— Нет, они правы, что спрашивают, — быстро возразил Кирилл Мефодьевич, спустился на пол, очень худой и подвижный, надел сандалии (скорее, штиблеты — вот как называется это старье) и сел в угол возле двери, возле раскаленного синего неба.
Адвокат явно из захудалых, на кого спихивают безнадежные дела, одет убого, а руки уж никак не нежные, искривленные, будто раздавленные работой, и красные. Только глаза хороши, голос хорош… ну, профессионал, умеет зубы заговаривать. «Буратино, где ты прячешь свои денежки? На срочном вкладе из трех процентов?» (В тайны валютных операций Алешу когда-то посвящал дед — страховой агент.)
— Вы полагаете, что я получил деньги за предательство? В память об убиенном ребенке мы должны отказаться от живых?
— Эти живые мертвее мертвого! — отрезала дама.
— И все-таки живые, и дети. И отвечают за наши грехи.
— Ну, знаете! Всегда существовало зло.
— Всегда. Но мы в свое время отказались от помощи.
— Чьей?
— Высшей помощи.
— Не понимаю, — пробормотала дама беспомощно. — Что же делать?
— Ничего не делать, — прошептал цыган таинственным шепотом. — Не тронь зло. Нельзя. Он накажет.
— Кто — он?
— Нельзя называть. Ты наказан?
— Всякое бывало, — ответил Кирилл Мефодьевич.
— То-то же. А лезешь. Зачем?
— Случается свет. Когда погружаешься в чужую душу и проходишь с ней круги, один за другим.
— Но я не понимаю, — никак не могла успокоиться дама, — как же они могли?
— Они одержимы дьяволом! — заявил вдруг защитник; твердо и грозно прозвучали древние забытые слова.
— Не называй! — опять предостерег цыган, отвернулся, помолчали, дама сообщила, с явным усилием отвлекаясь:
— Ясная Поляна.
Алеша с Лизой одновременно вспомнили «Лев Толстой как зеркало русской революции»; стало тревожно по-другому, по-школьному; полустанок отечественной классики с «непротивлением злу насилием», с липами, аллеями, могилами и химическими отходами пронесся мимо, опять поля, пролетарские предместья, город Тула, где полагалось кушать медовые пряники. Они кушали, полуденное солнце жгло безжалостно, на вагонной ступеньке несчастная проводница что-то серьезно рассказывала Кириллу Мефодьевичу, и он серьезно слушал — так серьезно, что ребята ощутили нечто вроде ревности, и Лиза пробормотала:
— Странный старик.
— Да уж. Язык подвешен, деньги гребет. — Он глядел на Лизу, жаждая возражения.
— Может, он немного берет?