— Словом. Я использовал этот прием позднее в новелле «Черная рукопись» — потому и запомнил. Тоже не Бог весть что…
— Расскажите.
— В двух словах. Иван постоянно встречает — на улице, в магазине, в гостях — одного незнакомца, который вызывает у него тяжелое беспричинное чувство — это враг. Чтобы избавиться от него, Иван сочиняет и записывает историю, в которой убивает врага, а на другой день случайно узнает, что незнакомец — тут он впервые слышит его имя — найден в своей комнате убитым при загадочных обстоятельствах. Иван в припадке страха уничтожает написанное — и в тот же вечер, освобожденный, умиротворенный, глядит в окно: на тротуаре в голубых сумерках доброжелательно ему улыбается его враг. Слух оказался ложным.
— Что ж, ваш герой восстанавливает сочинение?
— Да. Но после этого убивает себя, не в силах жить с сознанием убийства.
— Как бы вы сами, Дмитрий Павлович, сформулировали идею новеллы?
— Иван пытается уничтожить собственное зло, которое объективируется в двойнике, в «черном человеке», говоря по-пушкински (по-есенински); но может это сделать, только уничтожив и себя. Банальность замысла подчеркивается и банальным приемом: портретное сходство героев и одинаковые имена. Словом, фантастическая неудача.
— Ну нет, вы слишком к себе строги. Наш час истекает, продолжим послезавтра. Суммируя помыслы и факты, которые зафиксировались в кипящем котле вашего подсознания и отразились в сознании — преступление в евангельской картинке, похороны бабушки, расстрел деда, незабудки на безымянной могиле, самоуничтожение в поединке с чудом-юдом, черным человеком, — можно сделать предварительный вывод. В основе ваших побуждений изначально таится сильное глубинное тяготение — Танатос. Смерть. Может быть, убийство.
Глава девятая:
«ИГРА В САДОВНИКА»
Подземный зеленый человечек из лунных лучей — запечатленный когда-то в маленьком романе в образе садовника, — в благодарность сыграл магическую роль: сам собой, без натуги (Вэлос послал по почте, а в издательстве кто — то прочитал), издался, приоткрыв путь в узкий круг профессионалов при удостоверениях (тыщ семь по тогдашнему счету — семьдесят пятый год). И позволил наконец сбросить с себя службу-удавку, точнее, ослабить, пытка переводами осталась.
Всюду деньги, деньги, деньги — нагловатый разухабистый хор, золотой лик мира сего — всюду деньги господа, а без денег жизнь плохая, не годится никуда! Живя в натуральной утопии, Митя и не помышлял издавать свое («садовник» проскочил по недосмотру дядей-идеологов, убаюканных сказкой), да ведь нельзя запретить себе дышать? Неизвестного происхождения энергия — вдох — входит в тебя, преображаясь, и требует освобождения — выдох.