— Я немного поношу, — сказала она, — а потом отдам.
Какая милая девочка, как она мне нравится. Значит, я живой? Нет, нельзя, втяну в уголовщину. Я кивнул и пошел в палату, где черт знает что творится: кровать моя сдвинута, и завхоз Прохорыч с озабоченным видом измеряет раму, бормоча:
— Не абы как — чтоб сантиметр в сантиметр… чуть лишку или не добрал — не годится… чтоб сантиметр в точку попал… (и так далее).
Прощай, свобода, береза, вольный ветерок, деревенский дымок… нет, уйду, сегодня и уйду.
— Не знаю, Палыч, чего ты так к этому окну прикипел, — заметил Федор, когда завхоз удалился (еще и намекнув «поставить»), — только не переживай. Не такой Прохорыч мужик, чтоб, значит, взять и сделать.
Ну, полегчало. Андреич проснулся, похлебал киселю, рассказал про тьму, проход, свет. Начал по новой. Кирилл Мефодьевич вошел, сел в углу, все слушают. Закат над Андреичем угрюмый, сизый, со слезой, но блеснуло напоследок, распустилось перьями жар-птицы. Лучи в облаках прорывались, игрались так разноцветно-радостно, что подумалось: и в сумасшедшем доме держимся мы подсознательным, подводным градом Китежем — мистическая красота России, — который не всплывет никогда. А если не совсем одрях Святогор? Сбросит с могучих плеч оборотистое чудо-юдо (дух — антидух, зверь сильный и умный), вставит ногу в стремя и пустится объезжать границы; плюнет в гневе — вырастит плодоносное древо; копыто стукнет — вздрогнет земля и забьет родник; поведет дланью в палице — загорятся окошки несуществующих деревень. А где жители? Ни души окрест. А вот наконец и потаенное Бел-озеро (Светлояр, так, кажется?): сквозь воды забвения светятся снесенные и готовые к сносу дома, дворцы и храмы и избы, избы — в своем идеальном воплощении, вон рыбацкая изба из села Холмогоры, пушкинский домик из Немецкой слободы и петербургский доходный дом из Кузнечного переулка, келья святителя, оживлявшего мертвых, и рядом подвал с замытыми следами и вечными цветами у оконной решетки и комья вечной мерзлоты северо-востока без цветов, камера Орловского централа, правый Никольский придел и еще, и еще, и еще… Господи, да разве все поместится? Поместится, и громада храма с именами русских воинов, кажется, вот-вот прорвет прозрачную толщу. Однако все глубже и глубже погружается в бездну царство. Что же делать? Уже в честном поединке убито чудо-юдо и смердит окрест, разлагаясь, заражая все живое. Но и Святогор при последнем издыхании, подполз к Светлояру, где замутились воды, смешавшись с кровью, и ничего не видать, приложил ухо к земле: колокольный звон, гулкий, подземный, то ли погребальный, то ли к крестному ходу благовестят — не различишь уже, не поймешь.