— Но я не понимаю. Если он занимается Апокалипсисом…
— Чем?
— Ну, Страшным Судом. Как ему только в голову пришло? Он тебе рассказывал?
— Не мне, маме. Мама считает его чуть ли не гением.
— Кого — твоего дядьку?
— Ну и что, что дядька!
— Ладно. Что он рассказывал?
— Понимаешь, я не помню, почти два года назад.
— И он все пишет?
— А куда торопиться. Ведь не напечатают?
— Это само собой. Вот я и говорю: на мистику не проживешь. А они живут роскошно.
Алеша находился в том несчастном возрасте, который требует немедленной социальной экспроприации, гонит в «Народную волю», «Народную расправу», в «Черный передел».
— Прям, роскошно! Все старье, родительское. Вообще они живут на переводы.
— До сих пор родители деньги переводят?
— Алеш, с тобой умрешь. Митя переводит всякие национальные романы.
— С какого языка?
— С какого дадут. По подстрочникам.
— Что за штука?
— Буквальный перевод, слово в слово.
— А Митя что делает?
— Все. Там ведь ничего не поймешь, я пробовала: ни-че-го. Вот из этого он должен сделать что-то понятное, книжку сделать, ясно?
— И кто-нибудь читает?
— Это никого не колышет. Главное — договор заключить. А Митю ценят за стиль, даже просят выручить, если уж совсем никуда. Притом после него редактору делать уже нечего.
— А этот что делает?
— Правит и правит.
— То есть неграмотные обороты?
— Все, что захочет. Любое слово может заменить. Представляешь?
— Черт-те что! То-то я текучку эту читать не могу: вся она одинаковая.
— Мить! — закричала Лиза. Митя и Поль остановились, дожидаясь. — Вот Алеша считает, что вся современная литература одинаковая.
— «В том, что Белинский жил когда-то, поэзия не виновата», — выдал Митя прелестную цитату.
Все засмеялись, а Алеша заметил:
— Да ведь по нему и пошло: типичное в типичных…
— Это Маркс, а учение его всесильно, потому что вечно.
— Сто раз слыхал… да кто просчитал вечность?
— И не нужно, это у них религия, и вы правы: что у того, что у другого — метод один и идея одна. Ведь и вправду одна? Другой не разрешено, и неслыханной жестокостью было б требовать от нашего писателя еще и думать: с непривычки с ума сойдет, сопьется, попадет в психушку, а на нем алименты, жены, он пожил и хочет пожить еще.
— Да при чем тут вообще литература!
— Она при всем, что творится в стране.
— А в стране творится Страшный Суд? — спросил Алеша напрямик и чуть не взвыл: острый осколок бутылочного горлышка поджидал его голую пятку.
Патриархальная пыль ало окрасилась. Произошло волнение; Поль присела на корточки, схватила его за ногу и приказала:
— Арап, на!
Едва мелькнула, не успев оформиться, мысль о людоедстве, как Арап — медбрат — подлетел и осторожно полизал ранку.