Остался парабеллум. После побега в Грецию мы два лета в Милое не ездили, потом я его выкопал и держал (в смазке и чистоте) тайно на чердаке в шкатулке, ключ от которой хранил в той же тумбочке. От бабы Марфы ко мне перешли (то есть никто, кроме меня, не претендовал) тумбочка и «Тайная Вечеря» над дверью, засиженная насекомыми, грозно потемневшая, но тем ярче вспыхивают детали: алый хитон и вино в кубках, зеленый плащ, узкое оконце — голубая прорезь и одинокое деревце в ней. На самом деле ничего там давно не разберешь, однако — память детства («Бабушка, а почему картинка над дверью?» — «Так лучше. Пусть. И вы иногда взгляните. — Она не смогла выразить, но знала, что такого рода изображения сами по себе обладают таинственной силой, таинством. — Пора, Митюша, спать. Спать, радость моя»).
Пора, Митюша, спать. Принять, радость моя, димедрол, войти в обморочный столбняк, в дремучий Федин и храп и ироническое дядипетино посвистывание. В неплотной тьме возник голос: «Пить». Андреич. Сходил в туалет, принес воды, присел к нему на койку со стаканом. «Андреич хороший», — повторил задушевное присловье соседей по палате и почувствовал, что он улыбается. Ах ты, бедняга. И я желал ему смерти в первый день? Для его же блага… Да откуда ты знаешь про его благо? Откуда ты знаешь, когда блажен был Ницше: до или после? Может быть, в блаженном безумии его оставил «вечный карлик» (его собственный демон) и из богохульствующего левого разбойника на кресте он обратился к разряду правых (тех праведников в белых одеждах, что требуют истребления неверных в кошмарных видениях Иоанна). Может — да, может — нет. Как я могу знать про германца, коль во мне самом два разбойника одновременно — и левый и правый, и «Осанна» и «Распни Его». Или это национальная черта? Но, но, умерь гордыню, националист: кто ты такой, чтоб отвечать за нацию? Недостоин. Однако, что ж нас так трясет и мутит? Нет, жертвенники не затухают, нет, нет. У меня, положим, особая ситуация — так ведь у всех особая. И у Андреича, и у тех, кто спит и кто «исполняет долг» в афганском пекле. Мы — братья по ситуации, вот в чем дело, и братские у нас могилы. В тысячелетних круговертях маленькая усмешечка (маленькая, надеюсь, по времени, по жертвам — гекатомбы). Причем существующая всегда, с начала начал: кто первый позавидовал (Каин? грех братоубийства) — тот социалист, экспроприатор. Но у нас особая ситуация — гекатомбы и катакомбы. Кто-то крепко позавидовал России (да что я все пру на социализм, они приехали из Швейцарии и взяли что плохо лежало).