Старорежимный мастер сработал на совесть, пришлось повозиться, денег нет, сухарей нет, зато в глубине в белой промасленной тряпке… О восторг!.. Греция на время уплыла в сторону, там, кстати, мировая революция, оружие пригодится, восемь патронов, пистолетик в идеальном порядке (бедный отец, о чем думал он, лелея запасную смерть? Казенная, положенная по рангу, хранилась в сейфе в Москве; вообще в этом затянувшемся на десятилетия и несостоявшемся самоубийстве есть что-то трагикомическое), побег отложен на пятницу, ночью постреляем в Никольском лесу.
Никольский лес, майский рассвет, еще просторные березовые сени с нежнейшим пухом, заросший проселок, соловьи. «Попадешь в соловья?» — «Нет, не надо… может, оставим на Грецию?» Но азарт разгорался; как ловко, ладно и жестоко лежал пистолет в руке. «Целься! — закричал Жека. — Залп!»
Птицы умолкли, и странный страх (связанный с каким-то скрипом: скрип, скрип, скрип) вполз в сердце и свернулся в поганый клубочек. Как мелкие пакостники, мы побежали на дачу почему-то заметать следы. Или продолжалась детская игра и мы воображали себя преступниками? Кажется, так. Во всяком случае, пистолет был схоронен (черт с ней, с мировой революцией!) в дальнем углу сада: завернутый в тряпицу, положенный на дно молочного бидончика, закопанный в сырую весеннюю землю. «Ничего не было», — сказал Вэлос. Правда, ничего. Но страх был, слабея с годами, всплывая во сне, ассоциируясь со смертью, тупой, безнадежной, атеистической, без ладана и «Ныне отпущаеши».
Нас взяли в Брянске (заработали приводные ремни власти), отец встряхнул меня так крепко, что чуть голова не оторвалась, крича дико и безобразно: «Где парабеллум, идиот?» — «Какой парабеллум?» — «Из тумбочки, кретин!» — «Из какой тумбочки?» Мне показывали добротный ремень, ставили в угол, лишали конфет и гулянок — я был стоек (древнегреческий стоик). Пытки продолжались с месяц, наконец он оставил меня в покое — навсегда. Безобразная муть недосказанности (словно последнее слово не было сказано) и непонятной вины разделили нас навсегда. Изредка я ощущал его странный, недоумевающий и угрюмый, взгляд. Было приказано с «этим поганцем», Жекой, не водиться. Его папа отреагировал так же (сторублевку мы проели). И наша дружба обрела соблазн секрета. Впрочем, со временем Вэлос стал полезен (снотворное, детективы), отец удостаивал его беседой с крепленым винцом, забавляясь умненькой усмешечкой (речь всегда шла о том, как все плохо: как без отца и соратников держава опускается в бездну, то есть в пошлость), словом, все как-то утряслось, но секрет остался.