— Здрассте!
— О! — Лиза энергично задумалась, задвигались темно-русые брови к переносице. — Но ведь лежит. Ты видел?
— Нет.
— И я нет. Бедный человечек. Хочешь жвачку?
— Давай.
— Алеш, а что если он не умер?
— А он и не умер, открой любую газету.
— Нет, без шуток. Что, если мертвые не умирают? Вообще все. Вот мы сидим и не подозреваем, а они кругом кишмя кишат.
— Ну, это мракобесие.
— Пусть. Но в этом что-то есть.
— А может, так оно и есть! — он вдруг увлекся картиной бессильного восстания, одушевления, отмщения. — Только не все кишат — убийцы и жертвы. Возвращаются на место преступления, по народному обычаю.
— По обычаю?
— Ну, по поверью. В спокойных странах, в какой-нибудь Швейцарии, лежат спокойно. А у нас, если доктор прав, сто миллионов трепещут, и все идет наперекосяк.
— Какой доктор?
— Жека.
— А, Жека. Тот еще тип. Мне он понравился.
— Да. Мне особенно понравилось, когда он говорил, что русские должны погибнуть как нация.
— Нет, это как-то не очень…
— Слабые должны погибнуть, — сказал Алеша решительно, — по Дарвину. А мы слабые. В какой еще стране можно уничтожить сто миллионов — совершенно безнаказанно.
— Это сколько ж надо палачей! — изумилась Лиза, до которой дошел наконец не символический, а арифметический смысл жертвы. — И Митя не отрицал… Нет, все равно это не может быть правдой.
— А я верю.
— Но ведь невозможно вдруг всем сойти с ума.
— Значит, возможно.
— Раз так — пусть мертвые не умирают. Я так хочу, по справедливости. Пусть соберутся когда-нибудь — мокрое место от всего этого останется.
— Я про то и говорю. И не жалко.
Крошечное дитя в белоснежном чепчике подковыляло к Алеше и просительно засмотрелось голубыми глазами: ему хотелось посидеть на чудище. Так то сивка-бурка вещая каурка, неузнаваемый в авангардистском броске, оскаленный и нервный. Алеша подсадил малыша, тот помчался в чисто поле, а они опять пошли по пятнистой дорожке под липами.
— Пойдем в ЦДЛ? — предложила Лиза. — Там такие пирожные.
— Что такое ЦДЛ?
— Я ж говорю: Дом литераторов.
— Так ведь не пустят?
— Прорвемся.
Средь посольств экзотических стран — чисто выметенные дворы и подстриженные лужайки, как необычно, чудно живут чужеземцы — вытянулся писательский домик с тяжелыми стеклянными дверьми.
— Стой. Вон, видишь, идет дядька? Он явно сюда.
— Почему ты знаешь?
— Потому… вид странный, ничего не замечает, углублен. Так вот, он меня проводит, а потом вернется за тобой.
— А почему он должен…
— Тихо! Хочешь на великих посмотреть — жди.
— Великие умерли.
— Не привередничай. Какие есть.
Дядька — около пятидесяти и прилично одет — и впрямь поднялся на пологую ступеньку к дверям, Лиза подошла, улыбнулась, он явно встрепенулся.