— Но он жив!
— Да. Но ваша психическая энергия уже выделилась и увеличила объем мирового зла. Чувствуете, как оно все более сгущается?
— Но ведь так жить невозможно!
— А жить и невозможно, кто спорит? Только умирать еще невозможней — вот и тянем.
— А я, например, не желаю никому смерти.
— Вы, конечно, прелесть, но у вас еще все впереди. Не хотите пива?
— Мы не хотим пива. То, что вы говорите, ужасно.
— Вот потому, — заключил писатель и встал, — я и надеюсь, что там ничего нет. А крест под русской березкой… так, иллюзии и слезы. — И пошел на выход.
— Что-то мне здесь разонравилось, — заметила Лиза. — Как на кладбище.
— Пошли.
На пологой ступеньке стоял в черном пиджаке и в задумчивости покуривал.
— Вот стою и думаю, — обратился задушевно, как к старым знакомым, — продолжать или топать на Садовую-Кудринскую.
Лиза осведомилась любезно:
— А что интересного на Садовой-Кудринской?
— Абсолютно ничего — моя берлога. Сейчас зажгутся огни на башнях. — Действительно, на сталинской пирамиде через площадь загорелись высокие красные огни. — Каждый день вижу из окна одно и то же.
— Так ваша берлога близко?
— Совсем близко.
— Удобно, можете каждый день сюда ходить.
— Я и хожу.
— Скажите, — спросил Алеша, — в каком году погиб Александр Фадеев?
— В пятьдесят шестом.
— Что я говорила!
— Ты говорила: сегодня. А как погиб?
— Застрелился.
— Из-за чего?
— Попивал, сажал, то, се… хороший человек, но лучше не вдаваться.
— По вашей теории, он тут вечно будет околачиваться.
— Пойду-ка я домой.
— Ничего страшного, — сказала Лиза, и они двинулись к Садовому кольцу. — Вы еще не старый. В каком жанре творите?
— В критике.
— Они… — Лиза помахала рукой в сторону писательского домика, уже растворяющегося в прекрасных сиреневых сумерках. — Они, должно быть, вас боятся.
— Они боятся слова.
— Какого слова.
— Настоящего. И я ушел, в классику. С бессмертными проще. Да что я говорю! — перебил сам себя с досадой. — С кем проще? Вот сейчас приду, сяду за стол и буду думать: отчего Николай Васильевич с ума сходил перед смертью.
— Кто такой?
— «Мертвые души».
— А-а… счастливо вам додуматься.
— И вам, милые дети.
Они еще поглядели, как критик (осторожно, точно черный кот) переходит Садовую-Кудринскую мимо строя рычащих от нетерпения железяк, и пошли куда-то по кольцу. Расставаться вроде не хотелось, но и мыслей не было о каких— то любовных играх. Прожитый в странствиях день давил египетской пирамидой, стальной урной, надгробной плитой и кишащими прозрачными душами, из-за которых все тут идет наперекосяк. Все это ерунда, несусветное совпадение, которое началось с голосов во тьме под лестницей (по которой поднялась она куда-то) и раскрутилось в стройной схеме некрополя — города мертвых, где мест уже не хватает, переполнено, хотя хоронят в строгом соответствии с пропиской. Они здесь не прописаны, и геенна огненная им пока не грозит.