Сцена 6
Паб весьма средней руки, в зале — людно и накурено. За угловым столиком — Поули и Скерес, тихий разговор которых не слыхать из-за гомона других посетителей; на столе — пара кружек эля, из которых едва отхлебнуто. Поули что-то быстро чертит на листке бумаги; камера берет крупный план — теперь зрителю видна план-схема, с какими-то крестиками и стрелками. Скерес, подавшись вперед, тычет пальцем в одну из стрелок на схеме и отрицательно мотает головой. Поули, сощурившись, что-то прикидывает в уме, потом со вздохом соглашается и, скомкав листок, поджигает его в пепельнице; не глядя, сует монетку подскочившему «на огонек» халдею и тоже склоняется вперед, к Скересу, излагающему тем временем, загибая пальцы, какие-то неслышные за шумом доводы.
Сцена 7
Горящий камин выхватывает из полутьмы низкий столик с пузатой бутылкой и глубокие кресла, в которых устроились, со своими стаканами, Томас Уолсингем и Поули; Одри Уолсингем застыла безмолвным изваянием позади мужа, опершись на его плечо и безотрывно глядя в пламя.
Бегущая строка: «Поместье Уолсингемов Скадборо, графство Кент; 28 мая 1593 года».
Уолсингем (ностальгически):
— Но ты-то ведь еще застал времена, когда Служба базировалась на Сизинг Лейн, наискосок от Тауэра! Тогда в сферах так и говорили: «Сизинг Лейн предупреждает» или «Сизинг Лейн уперлась и ни в какую!»
— Да, только вы-то любовались на Тауэр снаружи, а я-то — изнутри! — ухмыляется Поули.
Чокаются. Теплые отсветы камина плавают в неотличимом от них по цвету благородном вискаре. Воплощение покоя и уюта.
Одри осторожно ставит свой стакан на столик:
— Я оставляю вас, мальчики. Ваш вечер воспоминаний, как я понимаю, переходит в ту фазу, когда вы начинаете ворохами вываливать на стол топ-секреты — а мне и свои-то девать некуда… Дурацкого напутствия «Всё не выпивайте!» вы от меня не дождетесь.
Ладонь Томаса накрывает сжавшие его плечо пальцы Одри:
— Я ведь знаю, что ты хочешь мне сказать.
— И что толку? Ты ведь всё равно в это — (кивок в сторону Поули) — ввяжешься…
Проводив взглядом медленно растворяющуюся в темноте Одри, Уолсингем обращается к Визитеру-из-Прошлого так, будто они продолжают давно начатый и оборванный на полуслове диалог:
— А там точно всё настолько уже плохо, что Служба готова идти ва-банк?
Они — высокие профессионалы: понимают друг дружку с одного касания и без детальных вводных.
— Да, безусловно. А что вас смущает?
— Ну вот смотри. Кит — высококлассный шпион, но по первому и главному своему призванию он всё же — поэт. Все его читатели-зрители — здесь, в Англии, а кому он нужен там, по ту сторону Канала? Мефистофелю, разве что? А Континент, между тем, ему и без того не по вкусу — это видно невооруженным глазом из его текстов, и работать там ему не нравится… Нет-нет, я вовсе не хочу сказать, что скандал этот раздули специально затем, чтоб насильно выпихнуть строптивца Кита из страны нелегалом — это паранойя. Но вот воспользоваться случаем, чтоб поставить его перед выбором: резидентура Поули или подвал Бэкона — отчего бы и нет?