Сахбо (Соловьев) - страница 4
Итак, нас было трое: я, Сахбо и Зухра. Сахбо ничем не отличался от любого узбекского мальчика. Он был тонок, как дудка, косоглаз и черноволос. Добродетели моего друга были чисто узбекские и мною уже описанные: Сахбо был трудолюбив, степенен и честен.
На разные шалости и проказы наталкивал его я, но в ловкости, храбрости он не уступал мне, Зухра же не уступала нам обоим. Она была лукава, бойка и отчаянно храбра. Может, такой ее сделало сиротство. Сердобольной вдове, приютившей Зухру, было не по средствам одеть и вдосталь накормить это подвижное создание. Сухая лепешка и чашка жидкого чая, да и то не всегда, — вот и все, чем могла поделиться женщина с сиротой. Бегала Зухра круглый год босая, в залатанном халатике, на котором заплат было больше, чем первоначальной материи. Кем-то подаренная тюбетейка потеряла яркость узора, а ичиги так и оставались недосягаемой мечтой.
И все же мы никогда не видели Зухру печальной. В ней все смеялось: белые зубы, круглые черные глаза, персиковые щеки, гибкие пальцы маленьких шершавых рук.
Мы, мальчики, всегда старались принести что-нибудь из дому для Зухры: Сахбо вытаскивал из кармана своего халата кисть винограда, я — еще горячий пирожок, испеченный Марьюшкой.
Накормив девочку, мы трое начинали свое странствие. Уходили из кишлака, шли глухими тропинками, срывающимися в ущелье, ложились на землю, слушая, как где-то, глубоко внизу, ворчливо бурлили седые от пены потоки. Я тут же начинал рассказывать придуманные мною истории о богатыре, сброшенном злым великаном в ущелье и превращенном в поток, и еще бог весть о чем… Зухра и Сахбо слушали меня.
Если бы впоследствии читатели моих очерков и рассказов выражали такой жадный интерес и доверие, какие отражались в ту пору в глазах моих друзей-слушателей, я имел бы право сказать теперь, к своему пятидесятилетию: «Кажется, я был неплохим писателем…»
Натешившись ревом потока и сказками, мы убегали к пастухам, потом…
Теперь мне трудно подробно описать все, что безраздельно занимало тогда наше воображение. Более пестрые впечатления юности и зрелых лет заслонили многое, но в памяти сердца дни детства остались сладостью душистого настоя.
И какие это были дни!
Весна в предгорьях ярко солнечная и прохладная; арыки с каждым днем становятся все полноводнее, все певучее, и весь Кудук в цвету. Как он цвел! Все дороги были розовато-белыми от лепестков, а воздух маслянисто благоухал. Затем пора цветения кончалась, сады затягивались тончайшей зеленоватой дымкой младенческой листвы.
Проходило лето, неописуемые дымно-лунные ночи, а перед новолунием — непроглядно темные, с черно-прозрачным бездонным небом, с огромными, живыми, прозрачными звездами, каких никогда не увидишь в долине, где воздух мутен и пылен.