Дорога тянулась вдоль живой изгороди, обрамлявшей Мортлейкское кладбище, мимо Хаммерсмит-Фулемского кладбища и, перебравшись через Чизикский мост, уходила к Чизикскому кладбищу. Бессчетные акры надгробий отчаянно противились настойчивым попыткам застройщиков воздвигнуть жилые массивы на берегу реки. Почему из всех ничто смерть занимает так много места? Лучше развеяться дымком в голубизне низкого неба, чем занять место на сумрачном пляже, битком набитом костями, в смутной надежде на воскресение среди цепких корней деревьев и цветов. Может быть, те, кто сполна познал материнскую любовь, стремились вернуться во всепоглощающую утробу матери-земли, а те, кого предали и отвергли, мечтали раствориться в просторах равнодушных небес. Наверное, у Джонни было профессиональное мнение по этому вопросу. Репрессия, подавление воспоминаний – своего рода погребение, сохранение травмы в бессознательном; так статуя, заваленная толщей песка в пустыне, сохраняет свои четкие черты, не источенные непогодой жизненного опыта. Наверное, у Джонни было мнение и по этому вопросу, но Патрик предпочитал молчать. В конце концов, что такое бессознательное в сравнении с другими видами памяти и почему оно сохранило форму прилагательного, а не существительного для обозначения места, где память превращается в функцию и процесс?
Автомобиль въехал на узкую обветшалую эстакаду транспортной развязки Хогарт. Эстакаду возвели в качестве временной меры и, сколько помнил Патрик, обещали отремонтировать. Судя по всему, она была дорожным эквивалентом курения: надо бы бросать, но сегодня неудобно – утром ожидается час пик… приближаются выходные… вот пройдет Олимпиада… 2020 – замечательное число, круглое, вот тогда и займемся.
– Жуткая эстакада, – сказал Патрик.
– Да, – согласился Джонни. – Вот-вот обрушится.
Он ведь не собирался заводить разговор. Внутренний монолог вырвался наружу. Надо бы запихнуть его поглубже. Надо бы начать все заново.
Вот только начинать заново было бесполезно. Не было ничего нового. Начинать было нечего. Была только череда видимостей, вырывающихся наружу из потенциальных видимостей, как речь из внутреннего монолога. Пребывание в одной плоскости с этим озвучиванием бодрило. Он ощущал это всем телом, словно бы в любой момент мог прекратить существование или продолжить его и обновиться, продолжаясь.
– Я тут размышлял о репрессии, – сказал Патрик. – По-моему, травму невозможно подавить.
– Да, сейчас бытует такое мнение, – ответил Джонни. – Если травма слишком сильна и инвазивна, о ней невозможно забыть и она может вызвать диссоциацию – расщепление личности.