– Мне все равно, – заныл Патрик. – Мне нужен чудо-препарат! Пропишите!
Приятели умолкли. Подобные комические сценки они разыгрывали уже много лет, еще со школы, когда на переменках забирались на пожарную лестницу, чтобы без помех выкурить на двоих сигаретку, а потом и косячок.
– Она спрашивала швейцара о банкете, – сказал Патрик на лестничной площадке.
– Может быть, они с твоей матерью были знакомы.
– Да, иногда все объясняется просто, – согласился Патрик. – Но может быть, она одержима манией присутствия на похоронах.
Звук открываемых бутылок напомнил Патрику, что всего лишь год назад Гордон, мудрый модератор-шотландец, провел с ним собеседование перед тем, как он начал посещать ежедневные собрания «депрессивной группы». Гордон подчеркнул необходимость «помнить не только об алкоголизме, но и об алкоголике». «Можно лишить кекс коньячной пропитки, – сказал он, – но это будет еще тот кекс».
Патрик, который перед этим провел ночь в безумных галлюцинациях и космической тревоге, не собирался ни с чем соглашаться.
– По-моему, кекс нельзя лишить коньячной пропитки, точно так же как нельзя лишить суфле – яиц или море – соли, – заявил он.
– Это просто метафора, – сказал Гордон.
– Ах, просто метафора?! – взвыл Патрик. – В метафоре как раз и заключается проблема. Она расплавляет кошмары, и в их расплавленном ядре все становится похожим друг на друга, в этом-то и весь ужас.
Гордон взглянул на Патрикову историю болезни, чтобы проверить, принял ли тот положенную дозу оксазепама, и невозмутимо продолжил:
– Я просто пытаюсь понять, зачем вы самостоятельно принимали всевозможные медикаменты. Чтобы избавиться от депрессии?
– И от депрессии, и от пограничной психопатии, и от нарциссической ярости, и от шизоидно-психопатических симптомов… – расширил Патрик практически возможный диапазон.
Гордон захохотал терапевтическим смехом:
– Отлично! Похоже, вы начали разбираться в себе.
Патрик опасливо оглянулся, проверяя, нет ли на лестнице амитриптилиновой особы.
– Я ее всего два раза видел, – объяснил он Джонни. – В самом начале, когда только лег в клинику, и позже, когда мне стало лучше. При первой встрече она мне прочитала лекцию о пользе амитриптилина, а во второй раз мы даже не разговаривали, она кому-то из «депрессивной группы» то же самое рассказывала, слово в слово.
– Значит, она носится с этим своим амитриптилином, как Старый мореход с альбатросом?
– Совершенно верно.
Вторую встречу Патрик помнил очень хорошо, потому что она произошла в поворотный момент его пребывания в клинике. Ломка и горячечный бред первых двух недель сменились резкой ясностью восприятия. Он много времени проводил в одиночестве и гулял по саду, чтобы не сидеть в опротивевшей комнате и не принимать участия в бессмысленной болтовне за обедом. Однажды, сидя на скамье в самом глухом уголке сада, он разрыдался, не в силах объяснить себе, отчего его внезапно накрыла волна эстетического наслаждения: сквозь кроны деревьев виднелся пустынный клочок неба, рыхлого, как тесто; не было ни горлиц на ветвях, ни дрожащих крокусов у корней, ни далеких звуков оперной арии. Нечто невидимое и незваное вторглось в его унылый взгляд и золотой лихорадкой пронеслось по руинам измученного мозга. Неожиданное облегчение пришло без его ведома. Он не переосмыслил свою депрессию, не отдалился от нее; она просто приняла иную форму существования. Он плакал благодарными слезами, но в то же время досадовал на то, что не в состоянии запастись впрок этим драгоценным материалом. Осознав всю глубину своего психологического материализма, Патрик смутно понял, что тот и представляет основную помеху, но привычка хвататься за все, что могло умерить его страдания, была слишком сильна, поэтому трепетавшее в нем ощущение безвозмездной красоты исчезло, едва лишь он начал придумывать, как его задержать и приспособить для своих нужд.