Недавно Кеттл в очередной раз подлила масла в огонь: начала извиняться, что ничего не подарила Томасу на второй день рожденья. Она «все обыскала» (читай: позвонила в «Хэрродс»), но нигде не нашла «того чудного детского поводка, который был у тебя в детстве». «Хэрродс» подвел Кеттл, а на дальнейшие поиски сил у нее не осталось.
– Детские поводки просто обязаны вернуться в моду! – сказала она, словно бы еще не потеряла надежды подарить такой Томасу на двадцатый или тридцатый день рожденья – словом, когда мир одумается и вновь начнет производить детские поводки.
– Бедный Томас, твоя бабушка никуда не годится: даже не смогла подарить тебе поводок, – сказала она Томасу.
– Не хочу поводок! – ответил Томас, который в последнее время взял за привычку отвечать резким отказом или возражением на любую обращенную к нему реплику.
Кеттл об этом не знала и была потрясена.
– Наша няня так ругалась, когда поводок терялся! – заявила она.
– А я ругалась, когда на меня его надевали, – сказала Мэри.
– Ничего подобного, – возразила Кеттл. – Тебя, в отличие от Томаса, площадной брани никто не учил.
В прошлый раз, когда они гостили у Кеттл в Лондоне, Томас воскликнул: «Вот же блядь! Опять стиралка вырубилась!» – и нажал на кнопку давно не работавшего звонка для прислуги, установленную рядом с камином в гостиной.
Эти слова – «Вот же блядь!» – он услышал утром от папы, прочитавшего письмо из «Сотбис». Аукционный дом известил его, что картины Будена оказались подделкой.
– Какая пустая трата душевных сил! – сказал Патрик.
– А вот и не пустая. Ты ведь решил не красть их прежде, чем узнал о подделке.
– Вот именно! Если бы я узнал сразу, то принять правильное решение было бы куда легче. «Обокрасть родную мать? Как можно!» И не пришлось бы потом целый год думать, стоит ли мне становиться этаким межпоколенческим Робин Гудом, который одним добродетельным преступлением восстановит гармонию во Вселенной. Я ведь в буквальном смысле ненавидел себя за излишнюю порядочность – скажи спасибо моей дражайшей матушке, – сказал Патрик, стискивая руками голову. – Какой был конфликт! И все впустую.
– Про что говорит папа? – спросил Томас.
– Про липовые картины твоей гребаной бабушки.
– Нет, она не гребаная, – с серьезным видом покачал головой Томас.
– Выходит, Шеймус не первый, кто обманом вынудил ее расстаться с небольшим капиталом, доставшимся ей по наследству от моей гребаной бабушки. Какой-то пройдошливый парижский галерист провернул это несложное дельце тридцать лет назад.
– Нет, она не твоя гребаная бабушка, – сказал Томас. – Она