— Тебе нужно показаться врачу, Бон-Бон.
— Думаю, у меня снова упал гемоглобин, — немного злится она. — Если больше ста — уже праздник.
— Еще бы, ты же почти ничего не ешь. В понедельник лично отвезу тебя в больницу и никаких «нет» даже слышать не хочу.
— Строгий Цербер, — дразнит она.
— Очень, очень строгий и, заметь, трехголовый, так что тебе, одноголовой, мои аргументы никогда не побить. Кстати, — забрасываю пакеты в багажник, — ты же не видела нашу квартиру.
Бон-Бон смотрит на часы, раздумывает. Уверен, мать стребовала с нее обещание не оставаться у меня на ночь и мы, вроде как, договорились ждать до свадьбы. С другой стороны — есть же так много всяких вещей, которые я могу сделать со своей малышкой, не нарушая этого обещания. Могу — и собираюсь сделать, если дело выгорит.
— Ты потом отвезешь меня домой?
— Конечно, что за вопросы? — Как будто я доверю мое сокровище таксисту.
— Тогда я сегодня покорю тебя своими кулинарными навыками, мой Цербер, — торжественно обещает она.
Видеть ее в своем доме — это что-то совершенно новое для меня. Нет, конечно, я приводил сюда женщин и раньше. Не часть и не всех, но всегда это было что-то вроде марафона: в какой части дома поиметь куклу на эту ночь и как бы ее потом побыстрее выставить вон. Я никогда не придавал значения тому, как они ведут себя в стенах моей холостяцкой берлоги, куда смотрят, что трогают.
С моей малышкой все иначе.
Я разрешаю ей войти первой: открываю дверь и молча стоя сзади, всем видом давая понять, что жду ее шага. Бон-Бон проскальзывает внутрь, осторожная и настороженная, словно кошка. В квартире темно, поэтому мне приходиться взять мою малышку за талию и подтолкнуть в верном направлении. Сам вхожу следом, щелкаю выключателем — и комната наполняется рассеянным светом. У меня двухэтажный лофт в урбанистическом стиле: часть стен кирпичные, не покрыты ничем, часть спрятана за панелями. Мебели у меня мало, и вся она в стиле хайтек: строгие контуры, четкие линии, белое и черное. Нижний этаж весь сразу — одна большая студия, разделенная на зоны цветом и оформлением. На втором у меня спальня, спортзал, кабинет и бильярдная, где я люблю покатать шары с друзьями.
— Как все… по-мужски, — выносит вердикт Бон-Бон и вполоборота наблюдает за моей реакцией.
— Прости, но здесь последние десять лет живет один дряхлый холостяк, так что никаких рюшей и бантиков на занавесках, малышка.
Она проходит дальше, сразу заинтересовавшись мозаикой из картин на стене. Кое-что я купил на выставках, кое-что — на старых рыночках Парижа, где, кажется, можно приобрести даже лампу Алладина, были бы деньги. Я ни черта не смыслю в живописи, поэтому фамилии художников, если это не Ван Гог или Репин, для меня ничего не значат. Но вот купить непонятную мазню с налетом глубокого смысла — это, как говорится, моя фетиш.