— Именно поэтому мы вместе, — снова соглашаюсь я.
Почему меня должно беспокоить мнение такой, как она? Правильно, нет причины, поэтому сейчас мне совершенно плевать, как в итоге сложится жизнь этой неуравновешенной женщины. Я давала ей шанс, я ведь тогда совершенно искренне хотела помочь и даже не встревала между ними. Но в любви, как и на войне — каждый сам за себя. Даже если бы меня осуждал весь мир, я все равно бы ничего не переиграла.
— Я перестала пить таблетки сразу, как ты сделал мне предложение, — сознается Ольга, глядя на Рэма. Мне даже кажется, что злость подействовала на нее отрезвляюще, во всяком случае, она больше не «промахивается», когда переводит взгляд с меня на Рэма. — Хотела наверняка тебя привязать. Знала, что ты захочешь переиграть, потому что испугаешься потерять свою драгоценную свободу. Ну, что ты так смотришь, как будто я сказала что-то кошмарное? Я взрослая женщина, Рэм, я имею право на семью.
— И поэтому сделала аборт?
— А зачем мне ребенок от инвалида? — с каким-то особенным цинизмом говорит она. Не отрицает, не юлит. В эту минуту мы с ней в чем-то даже похожи: обе доведены «до ручки», ни одной из нас уже нечего терять. — Я хотела вернуть мужчину, а не половину тела на двух колесах.
Мне хочется залепить ей пощечину, но смысла в этой злости уже нет.
— Пойдем отсюда, — говорит Рэм куда-то мне в макушку. — Или я ей шею сверну.
Странная штука жизнь. Я не хотел ребенка, не хотел становиться отцом, не видел себя человеком, который в состоянии искренне насладиться присутствием в своей жизни ребенка. Меня порядком потряхивало от перспективы в ближайшем будущем стать папашей, который носится с орущим младенцем, меняет подгузники и должен делать вид, что тает от умиления, когда безмозглый кусочек плоти пускает слюни или пачкает ползунки.
Но слова Ольги меня зацепили.
По дороге домой, я молча сижу на заднем сиденье, держу Бон-Бон за руку и смотрю в окно, почему-то думая о том, какого цвета глаза могли быть у моего ребенка. Наверное, темные, как у меня. Меня меньше всего волнует, что он был бы плодом скрещивания моих генов с Ольгиными, мне плевать на то, что он был бы от нелюбимой женщины. Я бы любил его за двоих. Да, я долбанный эгоист, придурок и бессердечная тварь, но я бы нашел тысячу способов, чтобы отобрать его. Законных и не законных способов — срать я хотел на эту ерунду, если бы на кону стояло счастье и крепкая психика моего ребенка.
Но Ольга его убила. Я наводил справки в женской консультации, куда Ольга стала на учет: беременность была настоящей и по срокам ребенок в самом деле мог быть моим. Теперь мне никогда этого не узнать, но, объективно, она никогда не давала повода думать, что ходит «налево». Или я просто убеждаю себя в этом, чтобы противный едкий голос не ерничал, мол, какой же я баран, если убиваюсь по подкидышу.