Год. Генри каждый раз вздрагивал при мысли о том, что действительно мог оставить ее на целый год, с одним коротким визитом — которого, возможно, лучше бы и не было. Всякий раз, когда он вспоминал об этом, желание обнять ее становилось особенно сильным, и чем дальше, тем сложнее ему было держать себя в руках — держать в руках себя, а не ее. И при этом он по-прежнему совершенно не мог к ней прикоснуться. И не мог представить, как сможет уехать, так и не сделав этого.
Но и продолжать жить так, как они жили, было невозможно. Генри все чаще стучался головой о сарайчик, и все чаще строгал новые ложки. Он не знал, почему Джоан их ломает, но все больше убеждался в том, что лучше будет это узнать. По крайней мере, ему так казалось.
У них был очень размеренный быт. Ежедневная домашняя рутина заполняла большую часть дня — оставшееся время Генри и Джоан ходили по горам, если погода тому способствовала. Их мнение о том, что можно назвать подходящей погодой для прогулок, счастливо совпадало — поэтому порой они приходили домой мокрыми насквозь. Впрочем, иногда на улице творилось такое, что даже они предпочитали находится под крышей. В такие дни Генри читал, а Джоан шила — или Джоан читала, а Генри строгал ложки, время от времени перебрасываясь парой слов с Сагром — и тогда время текло медленно и тягуче, как сахарный сироп.
Но все же больше всего Генри и Джоан любили ходить по горам.
Их прогулки по радиусу покрытия и серьезности преодолеваемых препятствий скорее следовало называть походами — но Генри вырос в горах, а Джоан была нечеловечески вынослива, поэтому расстояния и перепады высоты значили для них не очень много. Они шли, куда глаза глядят, по большей части молча и неоправданно быстро, как будто у них действительно была цель, которой нужно было достигнуть как можно скорее. Но каждый вечер они вновь оказывались там же, откуда уходили, в прямом и переносном смысле, после чего Генри оставался на улице стучаться головой, а Джоан шла в дом готовить ужин — и ломать ложки.
Генри порой было интересно, что обо всем происходящем думает Сагр. Однако Мастер драконов всегда заставлял Генри чувствовать себя болтливым, несдержанным и крайне экспрессивным человеком — а сейчас Сагр если и разговаривал с ними обоими, то лишь о чем-то совершенно незначительном и сиюминутном. Когда Джоан рассказала наконец Генри, что с ней произошло, у него с Сагром состоялся тяжелый разговор, в процессе которого последний сухо и коротко дал понять, что думает обо всем произошедшем. Однако Сагр ни разу не обмолвился о том, что думает о происходящем теперь — а Генри был слишком взвинчен, чтобы спрашивать о чем-либо самому.