Морозный февральский день казался нам бесконечным. Вместе с Крумом Гинчевым мы, съежившись, устроились под большой елью в лесу и ждали наступления темноты. Нам предстояло спуститься в село, чтобы встретиться во Стойо и Костой Йовчевым из Лыджене.
Стемнело, и мы отправились в путь. Стойо и Коста уже ждали нас на тропинке у самой опушки леса. Земля промерзла, дул пронизывающий ветер, и, чтобы не окоченеть, они подпрыгивали на одном месте.
— Наконец-то! Полчаса мерзнем! — сказал, подходя к нам, Коста.
Он поздоровался и подал мне что-то тяжелое.
— Ручная граната! — обрадовался было я. В то время иметь гранату — это кое-что значило!
— Какая там граната! — проворчал Коста. — Ром! Выпейте, а то в такой холод превратитесь в сосульки.
Я пробормотал что-то и небрежно махнул рукой.
— Ах да, ты ведь у нас трезвенник… А ну давай ее сюда!
Я подал ему бутылку, и он принялся пить прямо из горлышка. Потом вытер губы ладонью и даже крякнул от удовольствия. Приложился, однако, и я. Обжигающий напиток разлился по всему телу, и я почувствовал приятную теплоту. Мне стало весело и легко.
Стойо все еще переступал с ноги на ногу, дышал себе в ладони и молчал.
— Ты что нос повесил? — подшутил над ним Крум Гинчев.
— Повесишь, Крум: мороз кусается, и ищейки, идущие следом, тоже кусаются.
В Пещеру, Брацигово, Батак и Чепинскую котловину прибыла жандармерия. Карательный отряд, с месяц назад обосновавшийся в Лыджене, арестовывал коммунистов и нащупывал связи местного населения с партизанами.
Днем жандармские офицеры и полицейские агенты отлеживались в тепле, а ночью караулили на перекрестках, мостах, во дворах.
— На днях в селах соседнего уезда носили по улицам отрезанную голову убитого партизана, — сказал Стойо. — Приносили ее и в Пещеру. Сам видел. Русые волосы, крупные черты лица… Говорят, что его убили под Кричимом…
Мы стояли потрясенные, догадавшись, что это, должно быть, Георгий Кацаров — первый комиссар отряда имени Антона Иванова.
В ту же ночь Коста ушел в село, а Стойо остался ночевать вместе с нами в лесу — так было безопаснее, потому что полиция уже напала на его след.
На следующий день к полудню Стойо пробрался в Каменицу и, никем не замеченный, проскользнул к себе домой. Увидев его, мать перепугалась:
— Ах, сынок! Зачем пришел? Утром полицейские и жандармы окружили дом, перерыли все…
Стойо взял из буфета хлеба и попросил мать, чтобы она завернула во что-нибудь. Мать не находила ничего подходящего.
— Ой, сынок, салфетки не осталось в доме. Куда ты их все унес? Ну что это такое! Не во что даже кусок хлеба завернуть…