7
Пришло Девятое сентября с тем буйным восторгом, который никогда не забудется. Но вслед за восторгом для Петко и Божаны начались огорчения.
Петко был старостой и активно участвовал в создании трудового кооперативного хозяйства в селе. Но когда приступили к организации этого хозяйства, его и Траяна не приняли. Некоторые боялись, что братья, пожалуй, «захватят» руководство. Приняли их несколько позже, когда руководящие должности уже были распределены.
Через пять или шесть лет кто-то украл у Петко партийный билет, и его поспешно исключили из партии. Два года держали его вне ее рядов. Мы писали письма в околийский комитет, доказывали, что допущена ошибка, но тогда на такие письма не всегда обращали внимание. Мы даже приезжали в Пищигово, говорили с товарищами. Те высказывали сожаление о случившемся, но дальше этого дело не шло.
Петко, Божана да и баба Мария тяжело переживали это, но не ожесточились, не жаловались. Терпеливо ожидали, когда справедливость возьмет верх. Сейчас их все почитают и уважают.
Прошлым летом я услышал, что баба Мария тяжело больна, и отправился навестить ее. Стояла изнуряющая жара. Улицы села опустели. В такую пору люди, которые не вышли в поле, прячутся в прохладных комнатах, пережидают, пока спадет жара, и потом снова берутся за работу.
Я застал всех дома. Это был уже не старый, а новый двухэтажный дом с красивым балконом. Баба Мария лежала в одной из комнат в нижнем этаже. Она привстала на постели, ее руки блуждали и беспомощно искали, за что бы ухватиться.
— Услышала голоса… Поняла, что это вы… — сказала она. — Хотела, чтобы вы не увидели меня в постели.
Божана пожурила ее и помогла ей снова лечь. Баба Мария вздохнула и опустилась на постель. И тогда я увидел, что годы иссушили ее лицо, но добрая улыбка, с которой она встречала нас, осталась прежней.
Я поинтересовался, как она себя чувствует, какая болезнь ее одолела, чем можно ей помочь. Она ответила двумя-тремя словами. В ее глазах промелькнула печаль. Я должен был себе признаться, что огорчил ее.
Она-то знала, что ей ничем уже нельзя помочь. Знали это и мы все. И действительно, не являются ли подобные вопросы данью самовнушению — вроде бы мы предприняли все для больного, не являются ли они попыткой здоровых обмануть и успокоить свою совесть?..
Мы вышли во двор к винограднику. Божана засуетилась, чтобы приготовить стол, но так и не успела закончить сборы, застонала и схватилась за сердце.
— Когда за плечами у человека столько лет, болезни сами начинают давать о себе знать… — пошутил я.
— Это не от лет, а от пережитого, — сказала Божана. — В сорок третьем году мы отправились с Петко на вершину Святой Дух, чтобы навестить наших в Говедаре. Вошли в село, а навстречу нам движется повозка с убитым партизаном. Тело было покрыто белой короткой буркой. Товарищи убитого вели бой около села. Когда я отправилась набрать воду из колодца, увидела через плетень: из общины выволокли раненого партизана. Лицо его было изуродовано пулей. По селу разнеслась весть, что один из партизан бежал в Пищигово. Полицейские бросились туда, чтобы его разыскать, а вместе с ними поднялись и с десяток охотников с собаками. Мы с Петко поспешили вскочить на бричку и отправиться в село. Приехали, когда уже стемнело. Я так устала, что не было сил слезть с брички. Петко загнал ее под навес, и мы так и остались в ней спать… В полночь возле общины загремели выстрелы. Кто-то пересек улицу и скрылся в соседнем саду. Я так испугалась, что не заметила, когда вскочила на ноги. И так дрожала, что вся бричка подо мной тряслась. Точно такой же испуг я пережила, когда мы отвозили Стояна Попова в Пловдив. С той поры у меня заболело сердце. После Девятого сентября я ходила к врачам, и мне сказали, что у меня что-то не в порядке. Вот и сейчас побаливает…