Петрович тогда достал из кармана деревянный складной метр и измерил двери — двери у Марьяны были узкие. Потом мы, подняв свободную раскладушку, начали репетировать с Петровичем вынос гроба. (Это Петрович установил, что придется обвязывать веревками и выносить его боком.)
Я отодвигаю вспотевшие ладони от лица.
Пластмассовая лампа. Уже поздно, за окном иногда проезжают машины. Я один сижу за столом.
Мне не надо открывать альбома, я знаю, что там такое — фотографии из домов отдыха: пожилые брюхатые мужчины в длинных трусах на пляже и такие же тетки в необъятных купальниках. Огромные лежбища голых на морском берегу.
Я все-таки открываю альбом: на фотографиях лежат сверху мамина грамота 47-го года к 8 Марта, конверты какие-то и профсоюзный билет отца — работников коммунального хозяйства — без фотокарточки, обклеенный бледно-желтыми и светло-зелеными марками.
…Когда я остановился, вокруг были прямоугольные башни в двенадцать или шестнадцать этажей. Я стоял у мусорных железных баков в том же тренировочном костюме, в тапочках на босу ногу и обтрепанном домашнем пиджаке.
Впереди, освещенный фонарями и прожекторами, продолжался квартал: панельные пятиэтажные дома и башни, обсаженные кустарником и редкими деревцами… У второй по счету башни, возле турника горело что-то длинное (мне показалось, пружинный матрац).
Я смотрел отсюда на горящий матрац. Прошлый раз я тут ходил не один и — давно, тогда мы были в панельном доме между башнями, но где и между какими?
Я наклонился, распрямил поочередно пальцем задники на шлепанцах и натянул их на голые пятки.
Когда я подошел к матрацу, он уже догорел: рама была обуглена, и торчали оттуда черные пружины.
(Двигаться здесь надо было спокойней — ни в коем случае не замечая старух, глядящих на тебя со всех скамеек у подъездов. И ни в коем случае не напрямик, через кусты — прямо на доминошников под деревьями с маленькой лампочкой за деревянным столиком.)
Я подумал и поднял ведро. Оно лежало рядом, дырявое, но металлическая дужка у него была целая, и понес его за дужку, слегка покачивая, мимо башни к пятиэтажному дому. Ведро сочеталось совсем по-человечески с моим тренировочным костюмом, домашним пиджаком и шлепанцами.
Теперь я шел у самой стены очередной пятиэтажки по асфальтовой узкой полосе, окружавшей дом, не видимый никому — деревья и кусты почти заслоняли от проезжей части, а под окнами я проходил, нагибаясь.
Из светящихся окон я слышал радио и телевизоры, и почему-то мелькали детские разноцветные куклы, смотрящие наружу в стекло, а один раз я остановился, не доходя: в комнате у подоконника стоял человек… Но он тут же прикрыл окно с опаской. Тогда я, согнувшись, промелькнул дальше, и в темноте невидимые кошки, зашипев, шарахнулись у меня из-под ног.