«Кого они ждут?.. — подумал я. — Почему передние никуда не проходят?! Послушайте! — хотел я сказать. — Здесь пахнет газом. Господи, это запах газа!»
«Да стой ты спокойно, — наконец услышал я (и было мне непонятно: ответили вслух или это я услышал мысленно). — Глупости какие. Жди и не двигайся, это не газ».
Ощущение было такое, словно у меня из ушей внезапно вытащили затычки, потому что весь подвал кричал!
Только во вторую секунду, оглушенный, посмотрев кругом на лица, я понял, что все молчат по-прежнему, а это я слышу по-другому (так же, наверно, как они слышат стоящих рядом) — внутренние голоса.
И самым отчетливым среди них был явно читающий что-то немолодой вздрагивающий голос:
«…на территории нынешних европейских государств. Что предполагает вступление в следующую эпоху, условно обозначаемую…»
«По рядам! — услышал я сзади так же отчетливо, настойчивое, как приказ. — Передайте, Кирилла выпустили. Передайте по рядам! Передавайте по рядам».
Я обернулся. Наконец было знакомое лицо: по-моему, это был самый из них высокий — один из трех курсантов мореходки, что приносили когда-то мумиё, только теперь без мичманки с узким козыречком, и все нашивки и якорь на рукаве его были срезаны.
«Передайте по рядам! — Он смотрел прямо на меня, но не узнавая явно. — Кирилла выпустили».
Я передал, не представляя, по каким рядам распространяется эта связь, — передал мысленно вперед и и на всякий случай соседу с левой стороны о том, что Кирилла выпустили.
С левой стороны у меня теперь — в двигающейся, по-видимому, все время и незаметно толпе — оказалась женщина средних лет, худощавая и небольшого роста. Ее я тоже вдруг узнал: она приходила к Ананию Павловичу давно, самая первая, и даже фамилию ее вдруг припомнил: Мусафирова.
Совершенно плоское у нее было лицо, монгольские глаза и седая челка, а под носом очень выпуклая и уже в вертикальных морщинках как будто бы нашлепка.
(Я еще помнил, что прежде, когда Мусафирова говорила, то верхние зубы у нее, у бедняги, выдавались вперед. Но теперь мы с ней разговаривали мысленно, и улыбалась она сейчас, не показывая мне зубов.)
«Двести граммов, — не разжимая губ, улыбалась мне Мусафирова, — это в день съедать четыре коробки, и в каждой коробке по пятьдесят граммов. Весь порошок разводят в воде, надо три раза слить и прокипятить, получается чистый кальций — почти чистый для формирования твердой скорлупы».
Я кивал Мусафировой, но воспринимал ее плохо, я вообще уже ничего не понимал. Толпа шевелилась все заметней, резче, беспокойней, потом я почувствовал, что меня просто относит куда-то вбок вместе с толпой, и Мусафирову я больше не слышу, она оказалась, вероятно, позади.