Вторая версия была совсем противоположной, она была уж слишком романтичной и очень явно пришла со стороны не нашей, потому что Корзубов выступал в ней почти как Гарибальди.
Конечно, это правда, что добродушный, столь утешающий вышестоящих, безотказный Корзубов оказался самый решительный и самый рисковый в городе человек с далеко идущими планами и масштабом, однако при этом отнюдь не Гарибальди. Хотя действительно он руководил дружинниками и в конечном счете не одного только техникума и действительно, как выяснилось, давно ненавидел самого Фесенко, о чем высказывался не раз (правда, скорее в обобщенном духе — о том, что всюду одни хохлы, хохлы, только одни хохлы, так что становилось это противно слушать).
Гораздо позже стало наконец известно, что Корзубов вышел на улицу из оперпункта вместе со всеми своими студентами, но, сразу опомнившись, не медля он выбрался из толпы.
И самая очевидная, самая достоверная третья версия, распространившаяся затем по городу, была такая: что именно Корзубов для того, чтобы отличиться, тотчас сообщил по телефону о толпе, идущей к центру, «распоясавшихся хулиганов», которых удобно изолировать всех сразу и которые кричат, беснуясь, что они — «покойники». Т. е. каждый, как известно, мечтает, размышляет, как Корзубов: хорошо бы начать жизнь свою сначала, но только каждый все равно повторит лишь самого себя.
А что еще?.. Что еще я знаю?
У меня осталась одна тетрадка Однофамильца «Из записок старожила». Петра Сергеевича я перед самым своим отъездом не увидел, хотя заходил к нему вернуть тетрадку и попрощаться, — дом его был заперт на висячий замок.
Как я узнал потом, зять его Опраушев давно не холит в черных волосах пробора, волосы у него заметно поредели, пьет он гораздо больше и бороду отпустил, как все. Двое из нашего отдела, кто ездили туда в командировки, упоминают также его поговорку, он им пояснял, японскую: «Когда люди спорят о будущем, крысы на потолке смеются». Но никто из них ничего не знает ни про Нину Степановну, ни о Кадырове-старшем, ни о Петре Сергеевиче Однофамильце, ни про дочь Опраушева Наташку-«Эмму», только слышали мельком, что учится она в Сибири где-то в пединституте.
Что же касается единственного погибшего, молодого человека с темной бородкой, то, как сразу было установлено на следствии, он не был подстрелен, а растоптан в давке. Считал он себя художником, а фамилию тогда мне называли — Нешумов Вячеслав. Его фамилия напоминает мне надпись на памятном обелиске восемнадцатого года, где в столбце погибших выбито на третьем месте вот что: «Гинет», а в скобках — «Геннадий Иванович Неткачев». Ну а это кто был? Мечтатель? Левый эсер? Артист? Или просто мальчик?.. Неизвестно. Гинет.