Приехали к мастеру с заказом из центра, чтоб расписал на выставку сундук-загляденье – цветами-колосьями-флагами, надпись пустил вьюном: "При солнышке тепло, при Сталине добро".
Эскиз положили на стол.
Но мастер поганиться не стал.
Деревни Талицы мастер Антип Пирожок расписывал то, что умел. А чего не умел, того не расписывал.
На то он и мастер...
Саня Нетесаный залезал в сундук и буквы разбирал с Ланей, как по букварю с картинками: "Деревни Талицы мастер Антип Пирожок для внучки своей Арины..."
Внучка его Арина лежала на постели, уже не вставая, глазом косила на сына.
– Куда это Саня идет? – приговаривал тот. – Куда Саня лезет? Саня упадет с лавки...
Падал. Пыхтел в слезах. Выговаривал с укором:
– Говорили тебе – не лезь...
Был Саня третьей травы теленочком, когда повезли по насыпи мужиков, в теплушках и на платформах.
Стриженых. С пыльными старческими лицами. Шеи стебельками из широких воротов.
Тоска легла на округу: омыть, обвыть и проводить.
"Вы, раны тяжелые, не болите; вы, удары бойцов, не губите; вы, пищали, не молотите..." – не отведешь и не заговоришь.
Девки стояли рядком возле будки, выглядывали мужиков в вагонах, а те смотрели на них сверху, руки на прощание тянули.
Фенька скакала козой по насыпи, подсаживалась на ходу, катила за компанию, а они трогали ее, мяли, щупали припухлости – каждому доставалось разочек, спрыгивала потом на подъеме, шла с оглядкой назад.
Была Фенька в разрешенных законом годах, но женихов отправляли гуртом на первую линию: довезти и убить.
И погромыхивало с запада, приближаясь, громом с военных полей, как наползало без жалости, ночными всполохами багрянило небо.
Нечего ждать, некого на помощь звать: простите нас напоследок, если чего не так...
8
Великан Великанович Самотрясов сидел на краю Среднерусской возвышенности, на обтертой штанами горе-приступочке, ногами болтал без охоты над Валдайской низменностью.
Пригорюнилась за компанию Алконост – птица печали.
Развздыхался Китоврас-человекоконь.
Вострогор – всем птицам птица – голову сунула под крыло от близкой напасти.
Радовался лишь батюшка-собака Калин-царь, которому хорошо тогда, когда другим плохо, но и он вида не подавал: наскочат богатыри Сухман с Колываном, навесят болтух-пощечин – окривеешь по гроб жизни.
Солнце проклевывалось по необходимости в новый, заведомо пакостный день и прикрывалось с опаской тучкой-пологом, чтобы снарядом не залепили в упор.
Великан Великанович Самотрясов поглядел на пуганое, неяркое светило и усмотрел краем глаза, что за Уральскими горами кто-то стоял, тень отбрасывая на Валдайскую низменность.