Непоседов поглядел.
Зрячий – один из всех.
Застонал молчком, про себя: слепым только и разобрать.
Стояли внизу девочки. Подростки. Школьницы. Зал забили битком.
С расширенными от волнения глазками. С обкусанными от зависти губками. Растрепанные. Возбужденные. Оттого некрасивые.
Одинаковые – как им выделиться?
Подражающие – где их предел?
Они стайками пробегали через привокзальную площадь на виду у пассажиров международного экспресса, в школьной отглаженной форме, с ранцами за спиной, останавливались в потрясении, засматривались в восхищении на главных исполнителей, бежали потом дальше.
У них не было клички, один только номер.
Как в детском саду – горшки.
Этого стеснялись. От этого старались избавиться. Даже ценой детства. Ценой естества. И ногти в нетерпении впивались в ладошки.
А в розовом гробу, в белом подвенечном платье лежала невеста по кличке Непоцелуева, руки перекрестила на груди.
Строгая, как и прежде. Отрешенная. Недоступная в своей замораживающей чистоте.
Всё дала природа этой женщине.
Одного не дала – легкомыслия.
А эти уже взялись за Бетховена, поверху заносили крышку от гроба, служительница подготавливала привычно молоток с гвоздем.
– Ну, – спросил Всячина. – За кем бутылка?
– За мной, – сказал Непоседов и пошел к выходу.
А в спину торопливо застучали.
Молотком по гвоздю...
Выезжала карета на площадь, перевитая лентами.
Звери-жеребцы четверкой – дуги с оглоблями в цветах.
Кучер в красной рубахе, злодей-разбойник с волосатыми кулаками и розой во рту.
Двое молодцов на запятках.
Шумная компания следом: друзья-родственники.
Видно, отгуляли весело ночь напролет и провожали теперь молодоженов на брачное ложе.
Это был сюрприз, запланированный по сценарию. Нежданно-негаданный. Перед самым отходом поезда. Чтобы пассажиры восхитились напоследок, умилились и растрогались. Чтобы увезли в дальние края последнее сладостное впечатление, которое перебило бы впечатления предыдущие.
Хлопали пробки от шампанского.
Открывались дверцы.
Опадала лесенка.
Выходил из кареты красавец-жених, мужественный и благородный, принимал на руки красавицу-невесту, нежную и трепетную, нес через улицу, по тротуару, вверх по ступенькам – к высокому подъезду.
Плакала от умиления старушка-мать, трубно сморкался в платок бравый еще отец, а из кареты выскакивала следом вёрткая болонка, перекувыркивалась пару раз через голову, мчалась вприпрыжку за молодоженами, чихала и кашляла на бегу.
Пассажиры шумно хохотали в вагонах на этот потешный курчавый комок и дружно жужжали кинокамерами, пока молодожены не исчезали в подъезде.