За эту великолепную идею, архитектуру, костюмы, режиссуру и техническое исполнение группа создателей города получила государственную премию по закрытому списку, а жители – благодарность за добровольное сотрудничество.
И спаниель получил благодарность вместе со всеми.
Наутро Непоседов перенес из кареты в подъезд другую уже невесту по кличке Начинка, и она тут же, едва затворились двери, прилипла к нему жадным телом, перемазала румянами, пудрой и накрашенными губами.
Как дождалась наконец своего.
– Всё, – сказал. – Я с вами не играю.
И его перевели – за строптивость – из первых любовников в третьи пожарники.
Лишили сольных концертов...
Светлая синева проглядывала сквозь кусты.
За углом крематория.
Яркий фонарик на белёной стене.
Плечи подрагивали. Слеза пряталась за ресницами. Прямые волосы непокорно валились на лицо.
– Красавица...
Дрогнула.
Увидела его.
Узнала.
Слеза встала, не скатываясь.
– Плачешь?
– Плачу, – сказала послушно.
– Жалеешь?
– Жалею.
– Ты ей завидовала?
– Ей, – повторила. – Еще как.
Помолчала. Поморщила задиристый носик. Надула пухлые, балованные губы. Миленькая, но недотрога. Недотрога, но очень уж миленькая.
– А меня? – спросил. – Тоже хотели убить?
– Тебя – нет. Из-за тебя и хотели.
Понизу, в прогале кустов, Непоседов углядел ноги в туфельках: тонкие, сильные, дерзко открытые, с высоким стремительным подъемом.
– Граждане! – сказал сам себе. – Чего мы ищем на стороне, граждане? Чего суетимся? Всё, что надо, приходит само.
Взял за руку и повел за собой.
Она шла покорно, опустив глазки, дробно постукивала каблучками, ее ладонь покойно лежала в его руке.
Выходили из дверей девочки. Подростки. Еще неостывшие с похорон.
Увидели его. Узнали. Замерли в потрясении. Следили пристально, напряженно, взволнованно, в пронзительной ревности – без надежды-пощады.
А она нарочно шла медленно...
В такси спросила:
– Вы чего делали? В подъезде?
– Когда?
– А тогда. С нею.
– Ничего.
Не поверила.
– Такое рассказывали...
И засмеялась, как распахнулась настежь...
Был коридор, длинный и нескончаемый, со многими дверями по сторонам.
Была комната, пыльная и запущенная, с прикнопленной калькой на полу.
Было затхло и тихо.
Только шуршание одежды – осыпающимся, шелестящим шорохом, слабые прерывистые выдохи, как на легком бегу.
Далекий фонарь за окном высвечивал победное, наискосок: "Как прекрасен этот мир!" и зыбкий, неясный контур, который боязливо освобождался от покровов, словно бабочка выходила на свет из неуклюжего кокона, застенчиво расправляла несмелые крылья.
Грохнуло в коридоре корытным бряканьем, гикнуло и гаркнуло, пакостно заулюлюкало, и трепетный контур уродливо сломался, с испуганным писком метнулся вниз и вбок. Тоненько заплакала обиженная девочка, скорчившись в углу, поджав к груди голые коленки, открытая, беззащитная, без спасительных покровов. А Непоседов гладил ее по плечу, по спине, по выступающим детским позвонкам, восторженным ныряльщиком опускался в далекие прозрачные глубины, где сотнями лежали на песчаном дне диковинные раковины с запрятанными в них переливчатыми жемчужинами.