– Одевайся...
Потерлась головой о его плечо, виновато заглянула в глаза:
– Не сердись... Не сердись, ну!
– Ты что... Я тебе благодарен.
И проводил до дома.
Хлопнула входная дверь, басом пропела витая пружина и заколебалась, утихая, будто улетела редкая, диковинная птица, а ветка еще качалась.
– Граждане, – сказал Непоседов пустой улице. – На эту девочку стоит потратить жизнь, граждане. Пойти на жертвы, на муки, на лишения. Готовы ли мы на муки, граждане?..
Ночью ему приснился сон.
Грустный и тревожащий.
Играет музыка – к последнему расставанию. Провожающие хлюпают в платочки. Служащая готовит молоток с гвоздем. А Непоседов стоит на постаменте, печальный и заплаканный, пожимает – как цепляется – протянутые руки.
Трогается постамент, опускается без возврата, а он глядит, запрокинув голову, на дорогие ему лица, склонившиеся в слезах, и створки медленно перекрывают потолок, свет, жизнь...
– Будет с тебя, – сказал на это органист Всячина. – Наигрался у нас. Уходи давай.
Да он и сам уже понял.
Будет с него...
9
Наутро случилось невозможное.
Рассказать – не поверите.
Пришел поезд и ушел поезд, как оно и положено, а на перроне остался незнакомец, что стоял на коленях и бил поклоны лбом об асфальт.
Рядом стоял саквояж с иноземными наклейками.
– Родина! – взывал незнакомец на понятном всем языке. – Я вернулся к тебе, родина! Ты слышишь? Баламут вернулся! Толсторожий дурень!
Был он старенький уже, но упитанный, круглоголовый, круглобокий и ненашенский, в клетчатых штанах до колен, в клетчатых гетрах , в клетчатой шляпе с перышком.
– Родина! – уговаривал. – Прости меня, родина! Не упрекай и не осуждай! Старого учить, что мертвого лечить.
Возвышался в остолбенении шпрехшталмейстер Шелудяк, глупый и величественный, завидуя незнакомцу без осознанной пока причины.
– Передайте всем, – попросил тот с колен. – Вывезен еще ребенком. Фамилия – Баламут. Разума нет, только дурости много. Прошу политическое убежище.
– Баламут! – объявил Шелудяк на весь цирк. – Разума нет! Просит политическое убежище!
Незнакомец шустро вскочил с колен и пошагал через площадь.
В кафе.
Перышко на шляпе покачивалось над головой задорным петушиным гребешком.
– Что вы едите? – спросил у Дурляя, который закладывал пищу за обе щеки.
Дурляй не удивился. Ему было некогда. На тарелке лежала еда, и на беседы он не разменивался.
– Курица, – определил незнакомец и попросил у официанта: – И мне курицу.
Официант обмер.
– Вам... – пролепетал. – Не положено...
– Родина, – укоризненно сказал незнакомец. – Неужели твой блудный сын не заслужил курицу? Я заплачу, родина. В иностранной валюте!